Журнал, указка, мел, очки (СИ)

Как-то в самом начале педагогической деятельности, одна умудренная опытом уже пожилая дама-математик довольно строго мне наказала:

- Запомните, Жанночка, контингент у нас таков, что есть учащиеся и постарше вас. Советую не обращать на это внимания. Тридцать ученику или пятнадцать разницы не имеет: мы по разные стороны баррикад. Нельзя ни на йоту сокращать дистанцию, если хотите сохранить лицо. В каких обстоятельствах вы не оказались бы, учителю не прощают ничего.

Золотая женщина. Тогда я отмахнулась от её слов, сочтя их жеманным занудством, но вот сколько живу, столько убеждаюсь в правоте этой хорошо познавшей жизнь дамы.

Я уже давно приняла к сведению, что не могу по рассеянности позволить себе не поздороваться на улице со случайным прохожим. Моментально осудят. Может, я с ним и не знакома, но меня-то знают все. Не могу присесть где-нибудь на пляже рядом со знакомыми, если у тех в руках пиво. Даже если я к нему и не прикоснусь, всё равно скажут, что пьянствовала в буйной компании. Не могу даже поругаться с кем-нибудь, пусть даже и по делу, потому что любимым аргументом против меня будет неизменное: "А ещё учительница!"

А уж что касается амурных дел, то учитель, как и жена Цезаря, должен быть вне подозрений. А тут Дюрягин. Мужик вроде был неплохой, но явно не герой моего романа, и надо же, что именно на меня он и запал.

Ухаживать Федор начал весьма топорно: по делу и без дела постоянно тарабанил мне в дверь. То ему нужна заварка, то ручка, то линейка. Я поначалу безропотно выдавала запрашиваемые вещи, не подозревая истинной подоплеки происходящего, и тогда ухажер окончательно осмелел - он пригласил меня в клуб на танцы.

Но и тогда до меня не дошла суть происходящего, я просто вежливо отказалась. И всё-таки что-то в моем поведении, по-видимому, давало ему основание надеяться на благоприятный исход ухаживания, поэтому поражение его ничуть не обескуражило.

Между тем, как и у всякой себя уважающей советской девушки в ту пору у меня был жених. Мы вместе учились в университете только на разных факультетах. Сразу же по получении диплома тот отправился отдавать долг родине на охране рубежей стран СЭВ. Его часть стояла в ГДР, и он аккуратно присылал мне письма о том, как весело ему живется за колючей проволокой военного городка.

Увы, горько это сознавать, но мы оказались последним поколением русских людей, умеющих писать письма. Сейчас искусство эпистолярного жанра нагло вытеснено СМС, а жаль. Если даже молодой человек, окончивший факультет прикладной математики мог увлекательно описывать упражнения на плацу на четырех листах, то что уж говорить о людях с гуманитарным складом ума. Писем я всегда с нетерпением ждала и охотно писала не менее пространные ответы, изливая в них переполнявшую меня тоску по утраченной городской жизни.

Послания от сердечного друга приходили на проходную прямиком в лапы деда Фили. И он каждый раз, вручая мне конверт без марок, торжественно вещал.

- Солдат твой пишет.

В тот день, достав из шкафчика заветное письмо, дед как-то хмуро крякнул.

- Раньше-то бабы мужиков с войны по десятку лет ждали, а нынче, тьфу... На пару лет хвост прижать не могут.

Такого прозрачного намека невозможно не принять к сведению, только я не поняла, с чего это старый маразматик заговорил с мной на эту тему.

- Не могу отвечать за всех неверных жен страны, - мрачно огрызнулась я. - К чему это вы сейчас приплели меня к их когорте?

Слово "когорта" Филиппу Васильевичу ни о чем не говорило, но суть моего недовольства он с радостью уловил.

- Так вот же, - живо ткнул он грязным пальцем в конверт, - солдат пишет, а ты с Федькой Дюрягиным шуры-муры крутишь.

От такой наглости я поначалу опешила, а потом взвилась до небес.

- Что? - непочтительно рявкнула я. - Это ещё какие "шуры-муры"! Вы, Филипп Васильевич, говорите да не заговаривайтесь. То вы его зазнобу в моем шкафу ищите, то его самого ко мне "клеить" начинаете. Осторожнее на поворотах!

Зря старалась. Когда люди распускают слухи, они свято верят в собственные измышления. Переубедить их дело неблагодарное и заранее обреченное на провал.

Дед смотрел на меня тем высокомерно-игривым взглядом, каким испокон века одаривали падших девок в деревнях мужики в возрасте.

- Знаем, знаем, чего он к тебе постоянно шляется. Тут я по секрету от одного парня узнал, Федька бахвалился, что окрутил училку-то. Снял с неё поясок!

- Стыдно в вашем возрасте говорить такие гадости! Сплетник, - вспыхнула я и, едва сдерживая слезы, убежала в свою комнату.

Убийственная сила клеветы именно в том, что она не справедлива. Это деморализует нас, делает несчастными и беззащитными. Обиженному иногда кажется, что против ополчился весь мир. А ведь если вдуматься, злобой исходит именно тот, кто клевещет, а не тот, кого оклеветали. И лучшее средство защиты в этом случае - нападение.

Вот и в моем случае дед Филя тотчас кинулся жаловаться начальству. Вот, мол, молодая учительница оскорбила заслуженного ветерана труда.