Журнал «Ура бум-бум!» 1990, №5

Заседание дошло до обеденного перерыва, а нас еще не дергали. Выходящие из зала люди несли оттуда информацию, сообщая о атмосфере, сложившейся в результате дружных показаний соседей Олега. Упор делался на «крайнее разложение личности» 0лега, «антисанитарное состояние квартиры»… По делу якобы оскорбления Бокалова кто-то из соседей сказал вообще невероятное — Олег оторвал от фуражки козырек и радостно на нем плясал. Это в феврале-то месяце, от летней фуражки козырек, да еще и радостно…

Стала понятна тактика коллег, бокаловских свидетелей. Глубоко переживающая общественность обратила на нас — живых свидетелей — пристальное внимание. Провел отческую беседу Митя Шагин, суетился какой-то Вальдемар… Атмосфера в суде стояла очень и очень поганая. Идти туда не хотелось.

Приближался наш час. Час свидетелей со стороны подсудимого. По спине бегал мерзкий холодок /непривычно — в первый раз/, мозг совершенно устал. Прошло почти шесть часов утомительного нахождения в коридоре. Судейский голос в динамике вбросил меня в зал.

У судьи была фамилия Шевчук. Он такой плотный, высокий, с небольшой кругленькой бородкой. Кто-то рифмовал «Шевчук — барчук». По правую и левую руки его сидели женщины. Их кажется называют — присяжные заседатели. Подле судебного стола расположились прокурор, адвокат и общественный защитник. Его функции выполнял писатель Александр Крестинсий! В последствии я узнал, что именно он участвовал в процессе А. Сакалаускаса. В зале сидело множество народа, практически половина из них что-то записывали на бумагу и магнитофоны.

Что говорил в зале суда не помню. Все прошло как во сне. Спрашивал судья, спрашивал адвокат, прокурор, Крестинский. Какой-то сплошной перекрестный допрос. Не вполне знакомый с этой системой, вспотел. Самые мелкие вопросы меня запутывали. Чертил схемы расположения комнат, как толкнули Григорьева, куда упал Григорьев… Дошел до того, что твердо уверенный в в своей правоте показал, как Григорьев упал сначала на журнальный столик, а затем на пол после толчка Бокалова. Это заметно оживило суд, незаметное предчуствие своей неправоты охватило меня, но понял это позже. Суд был уверен, да и показания вызванных после меня Пучнина и Царапкина подтвердили это, что Григорьев падал на диван, ударился о стенку и разбил себе голову. Мои запутанные показания дали повод в этом сомневаться.

4. ПРИТОН

Чтобы пояснить, почему так навязчиво Бокаловым, соседями по лестничной площадке протаскивалась идея о содержании Григорьевым на своей квартире «притона», маленькое предисловие из зала суда:

«СУДЬЯ. Вы знали что там притон и кто там собирается?

ЦАРАПКИН А. Позвольте!!! Позвольте! Притона там не было!.. но БОГЕМА там была.»

Одно только это упоминание о том, что квартира Григорьева имеет вывеску «притон», враги его использовали по всякому поводу, уверенно зная, что суд воспримет его как основной козырь в судилище над Олегом.

Первый день разговор практически только об этом и шел: какие были выпивки, с кем, а говорят что вот и наркотики употребляли. Бокалов взошел на этакий правосудный пьедестал героя и борца с притонами, и еще больше был возненавиден общественностью.

По этому поводу задавалось множество вопросов свидетелям, в том числе и меня спросили даже такое:

«СУДЬЯ. Вас не покоробила обстановка в квартире Григорьева? /Разговор шел о вечно текущем кране на кухне, расставленных у стенок холстов, разбросанных листов бумаги на столе, а иногда и на полу, неровно висящей картины./

Я. А мне это даже нравиться. Ну и что с того, что беспорядок…

СУДЬЯ. Так значит — не покоробило? Я. Не покоробило…»

На следующий день обстановка в отношении слова «притон» существенно переломилась.

5. «ДРУГ СЕМЬИ»

20 октября я уже совершенно опрошенный и допрошенный присутствовал в зале. Замечу, что зал был мизерный, как похоже и все залы находящиеся в здании. В помещении, за исключением судебного персонала, размещалось человек около тридцати.

С утра слово предоставили обвиняемому. Григорьев рассказал, как там все произошло, как он уснул; проснулся, увидел Бокалова, который подошел к Гене Устюгову…