Журнал «Ура бум-бум!» 1990, №5

«Гена. Гена мой лучший друг. Он инвалид. Психическое заболевание, до ужаса поэтому боится милиции. Я знаю как это бывает. Ведь знаете… вот стоит он на остановке, стоит человек, и вдруг начинается припадок у человека, независимо от него начинается. Руками так машет, горбится. Ну, люди, как всегда вызывают милицию, а там разбираются, что не пьяный. А раз не пьяный, то в психбольницу. И держат там год. Для Гены больница как тюрьма. Его там колют неизвестно чем, какие-то таблетки непонятные дают. Как выйдет оттуда вообще жалко смотреть. Он вообще из дома приходит ко мне… Он с мамой живет. Приходит, что бы пообедать. Ему мама в еду какие-то лекарства подсыпает, он боиться есть там… И вот после вот такого у Гены наступает сумеречное состояние души. В таком состоянии он холсты свои может порезать. Гена — прекрасный художник… И вот, когда увидел, Бокалов подошел к нему, бросился между ними. Знал, что сейчас Гену отвезут в милицию, а потом знаете что. Я этому Бокалову отдал на растерзание и Игоря, Олега и Царапкина Сашу, пусть ест… Но, Гену… А впрочем, что говорить, не защитил Гену, забрали…»

Гена Устюгов тогда, за столом сидел практически без движения, опустив голову. Похоже, обычное состояние психически больного человека. Бокалов, проверив документы, приступил к Гене, проснулся Олег, бросился между участковым и Устюговым, намеренно оттесняя Бокалова к входной двери. Бокалов толкает, Григорьев отлетает на диван, ударяется головой о стенку /похоже таких падений было два/, повредил голову… Суд запрашивает доказательства и свидетелей.

Григорьев. У меня наволочка с пятнами крови…

Суд. Почему-же вы имея на руках такие доказательства, не заявили в милицию на незаконные действия сотрудника милиции?

Григорьев. Ну, я не мог предположить, что Бокалов устроит такую подлость мне, откуда я мог знать… Да он все равно меня посадил бы… Жаловаться на милицию… Ха-а…

Судья. Григорьев. Как вы отнеслись к появлению в вашей квартире участкового Бокалова?

Григорьев. Ну как, как… Ну как к домашнему насекомому. Он у меня за эти три года как домашний стал… Друг семьи…!

Из рассказов друзей Олега, да и рассказов его самого на суде и раньше дома можно было понять, что факт регулярного осмотра отдельной квартиры, где он жил, воспринимался посещавшими его людьми, а иногда и практически забираемых Бокаловым в отделение без всяких на то освований, как факт чудовищный, тем не менее облаченный в форму представителя существующей власти… На каких основаниях?

Такой вопрос задал суд в тот же день непосредственному исполнителю всех этих функций по очистке «притона» Бокалову. Он начал путаться, вспоминать какой-то протокол, журнал «по учету притонов», почему-то уничтоженный, а какое-то приложение оставленным, на основании которого и проходили все посещения квартиры Григорьева. Суд был в недоумении, суд не знал, как это объяснить.

Но наиболее потрясающим открытием для него стало известие /вроде от Бокалова/, что буквально минут через десять после нашего уведения из квартиры приходил еще один свидетель. Это заинтересовало суд. С помощью народа, киснувшего в зале, он был вычислен и приглашен на очередное заседание суда.

6. ПРИНЦИПИАЛЬНО НОВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Весь, день 20 октября по коридору носилась сверхмощная идея: нужен принципиально новый свидетель, который должен выдать сногсшибательные, принципиально новые показания. И он появился.

После выходных, 23 октября, в коридоре суда появился тот, кого ждали. Это был старинный друг Олега Григорьева Володя Соколовский. Седоватый человек в крупных роговых очках. Работал на какой-то киностудии, делал документальные фильмы. Побывал с этой целью во многих странах.

А что он делал вечером у Олега Григорьева 11 февраля 1989 года? — спросил его суд. — А ничего. Просто зашел, — отвечал Соколовский. — А зачем зашли? — А проведать! — А что вы там увидели?

Вот это был уже другой разговор. А увидел Соколовский Бокалова дважды открывшего и закрывшего дверь квартиры Олега. Бокалов тогда так его и не впустил. «Хотя я и увидел в проем двери Григорьева, сидящего на диване и обхватившего руками затылок. На следующий день он показывал мне наволочку в крови и спекшуюся на затылке кровь в волосах.»

Притон больше не упоминался. Суд ушел на совещание, затем объявил о окончательном дне заседания то-ли на следущий, то ли на позаследующий день и… больше мы его не видели!

7. СУДЬЯ ЗАБОЛЕЛ — ДА ЗДРАВСТВУЕТ СУДЬЯ!

Есть такое ощущение, знаете. Едешь-едешь на автобусе, мелькает все вокруг тебя… И вдруг остановка, сломалось что или авария. И ходишь вокруг, то присядешь, покуришь, опять походишь, а он стоит себе, долго стоит.

Вот такое свойство сломанной машины передалось и суду. Первая информация, которая дала пусть хоть какое разъяснение затишью, заставляла недоверчиво поежиться — заболел судья. Как то непривычно сразу было — судья, и вдруг заболел. Слесарь что ли какой… А что же дальше? А дальше, говорили, дело передадут другому. А когда же? А черт его знает, милые мои, знакомиться они будут…