Вот, например, белый медведь. Нужно быть не только художником, но и хорошим натуралистом, чтобы подметить и воплотить в неподатливом материале все самое характерное, что есть в этом звере, — его мускулистое туловище, длинную подвижную шею, широкие лапы — снегоступы. Можно догадаться, что медведь приготовился к прыжку, что это конец его охоты, длившейся, быть может, много часов подряд, что до лежащего на льду тюленя остаются теперь уже считанные метры. Поэтому так сужены и без того небольшие глаза зверя, широко распахнуты ноздри, дрожат от напряжения мышцы ног. А рядом — морж, тоже излюбленный сюжет эскимосской скульптуры. В нем удивительным образом сочетаются неуклюжесть и внутренняя скрытая грация, ощущается гигантская мощь, таящаяся в этом исполине. Или фигурка охотника с поднятым над головой гарпуном. Она свободно умещается на ладони, а очертания человека к тому же смягчает пышная меховая парка. И тем не менее ощущаешь бугры рук и спины, видно, как сосредоточен взгляд, чувствуешь, что пальцы охотника до боли стиснуты на древке гарпуна...
Рядом с настоящими произведениями искусства лежат костяные запонки, брошки, зажимы для галстуков, ножи для бумаги. В них уже не слышно души художника. Это его пасынки, подражание каким-то случайным образцам, изделиям из других материалов. Но и этот товар тоже покупают, и не хуже, чем те маленькие чудеса: разница в ценах невелика.
В магазин вошел пожилой эскимос со свертком под мышкой. Хозяин, оставив покупателей, тут же — мне показалось, даже поспешно — вышел из-за прилавка и повел гостя в заднее помещение. Через несколько минут они вновь были в торговом зале: эскимос — без свертка, хозяин — с лотком, уставленным новыми изделиями.
— С острова Кинг, — сказал он стоявшим у прилавка. Более пространного пояснения не требовалось. Остров этот, расположенный в Беринговом море, известен своими резчиками по кости, а скульптуры островных мастеров славятся далеко за пределами Аляски.
Эскимоса с острова Кинг, автора проданных фигурок, мне довелось встретить еще раз через несколько часов, когда над Номом уже сгущались сумерки. Островитянин брел по улице, сильно пошатываясь, ссутулившийся, грустный...