Ном — детище «золотой лихорадки». Он вырос в начале века необыкновенно стремительно. Говорят, что до сих пор ветер вздымает на его улицах золотую пыль. Его называют «самым безумным городом» в штате, и считается, что работу здесь найти труднее, чем где бы то ни было на Аляске. Стоимость жизни в Номе в полтора раза выше, чем в Анкоридже, а там, в свою очередь, она в полтора раза выше, чем в Сиэтле.
На центральных улицах Нома дома ухоженные, свежепокрашенные. Ближе к окраинам их сменяют ветхие домишки, появляются развалины, свидетели «золотой лихорадки» и «памятники» ей, раскинулись захламленные пустыри. В куче мусора на пустыре копается старая эскимоска. Увидев нас, она прерывает раскопки и, что-то вполголоса бормоча, скрывается за углом. Два маленьких эскимоса ведут на цепи большую лохматую собаку. Пес очень тощий и, наверное, не без корысти тянется ко мне. Я протягиваю руку, но поводыри с не по-детски хмурыми лицами оттаскивают собаку и переходят с ней на другую сторону улицы. Прислонившись к стене дома, склонив голову на грудь и перегородив ногами тротуар, сидит пьяный длинноволосый парень.
Возвращаемся в центр города — на улицы, освещенные фонарями, где прогуливаются пестро одетые туристы, ярко светятся витрины магазинов и салунов. В один из салунов нас заносит людской водоворот. Зал полон. Гремит музыки. Душно, от дыма першит в горле.
За нашим столиком единственное свободное место. Занять его просит разрешения солидный господин со стаканом виски в руке. Он представляется: «Крог, служащий местной авиакомпании».
— Салуны — единственное развлечение у нас в Номе, податься вечером больше некуда, — неспешно замечает он.
— А какая главная достопримечательность города? — спрашиваю я его. Мистер Крог думает, вслух выдавливая из себя звук, похожий и на «а-а-а-а» и на «э-э-э-э», и наконец отвечает:
— У нас самый высокий в Америке уровень самоубийств, особенно среди эскимосов...
Схожие судьбы «бобров» и «котов»