Журнал «Вокруг Света» №04 за 1988 год

Вдруг прямо передо мной, шагах в пятнадцати, вырос неслышно появившийся матерый сохатый. Соболь тут же потянулся к нему носом, привстал на лапах, выделывая хвостом приветственные вензеля, и с наслаждением зевнул. Наверное, для него, непутевого, это была одна из разновидностей коровы или лошади. Да и я, признаться, не испытывал особого страха, разглядывая лесного быка с мощной грудью и тяжелой короной рогов. В Печоро-Илычском заповеднике, где одомашнивают диких лосей, мне приходилось гладить их по холке и угощать подсоленным хлебом. Правда, там они носили на шее колокольчики.

— Давай беги, а то Николай Васильевич придет,— сказал я миролюбиво.— У него два жакана в стволах.

Подняв тяжелую голову, лось смотрел на меня подслеповатым оком в перламутровых прожилках, рыл копытом подстилку и почему-то не спешил: видимо, в его жизни я был первым двуногим существом. Но вот в горельнике раздался треск, и сохатый встрепенулся, чутко повел ушами. Он отступал с достоинством гордеца, выбрасывая крепкие, литые ноги с черно-белыми копытами, и в его неспешной походке была видна изящная работа природы, создавшей его из болот, сочной хвои и звездных холодных ночей. До чего красивый зверь!

Но вернувшийся пустым Коврижных не понял моих восторгов. Первым делом он накинулся на Соболя, заодно досталось и мне. Очень уж он переживал свои охотничьи неудачи...

И вот опять мы, двое скитальцев, бредем на поиски своей Чаши. Солнце, уже закатное, протянуло по земле длинные синие тени, и мы, ступая по этим теням, рубим себе проходы в глухом чапыжнике. Треск стоит, как на дровяном складе. Нога то и дело соскальзывает с замоховевших стволов, проваливается, выворачивая наружу сгустки болотного киселя. Пни, заросшие ягелем, преграждают путь, елки цепляются за одежду...

Наконец мы вышли на открытое место и остановились. Знойно и остро пахнуло смолой, как будто воздушная волна прокатилась, и мы скорее догадались, чем поняли, что вот сейчас-то и начнется настоящая Чаща.

После захламленного леса открылся узкий коридор квартальной просеки, которую обступили мачтовые стволы. Это были остатки так называемого «государева дерева», которое когда-то плотной стеной окружало эти холмы.

Мы вступили на просеку, как в глубокий тоннель, и деревья сомкнули за нами плотный зеленый занавес. Пушистый сиреневато-белый кружевной ковер стелился, пружинил под ногами. Все деревья обросли седыми космами, заплелись общими корнями, обнялись ветками, и все вместе представляли собой одно нерасторжимое братство. Верно говорили люди: «Здесь дерево к дереву, здесь стяга не вырубишь». Стволы были без единой извилины и неохватных размеров, с бесформенными тяжелыми наплывами, благодаря которым они держали свою царственную крону. Мы смотрели наверх, ухватившись за чешуйчатую кору, чтобы не упасть, и поражались силе земного естества, исторгнувшего из себя этих гигантов.

Я вырос среди сосновых лесов, но такого леса никогда не видел. Как выжили и сплелись в единый ствол эти задремавшие богатыри? Сколько времени им на это понадобилось, и какую почву выстелила им природа, и как произошли на свет эти моренные холмы?

Коврижных протер запотевшие очки и сказал, что моренная гряда, на которой взметнулась Чаща,— это работа скандинавского ледника. И конечно же, прошло немало веков и сменилось несколько поколений деревьев, прежде чем природа выпестовала эту колоннаду. На языке профессионала, это самые высокопродуктивные сосновые древостой, равные элитным насаждениям, и других таких лесов в Коми АССР нет... А что касается лесной почвы, добавил директор, то она здесь тощая и скудная — песок с примесью подзола, как, впрочем, везде, где растет сосна. Именно на скудных почвах это светолюбивое дерево благодаря своим корням обретает такую силу, что стоит выше всех и живет дольше всех. Я подумал, что проза Пришвина тоже в чем-то сродни этим соснам: в жизни своей ему приходилось работать над трудным материалом, мало кого соблазняющим, а корни свои пускать так же глубоко, как и сосна. И еще одна мысль неотступно преследовала меня, пока мы брели по пружинящему ковру ягеля, ощущая подошвами мягкую податливость земли, которая словно отсасывала из нас всю накопившуюся за день усталость и напряжение. Это мысль писателя о том, что, хотя сосна «и не чувствует боли, но человек иногда страдает за дерево так, что удары по дереву ложатся на самого человека».

Как же быть теперь? Ведь квартал № 275 по планам лесоустройства относится к категории эксплуатационных. Еще пять-семь лет — и...

— Ну, это мы еще посмотрим,— вяло махнул рукой Коврижных. Какая-то невидимая пружина раскручивалась внутри его, не находя выхода, и только глаза резко обозначились на его осунувшемся лице.

— А тут и смотреть нечего! — запальчиво возразил я.— Полгода работы электропилой — и все. Пойдет «круглый лес», пиловочник, брус. От Чащи останутся одни пеньки.