Журнал «Вокруг Света» №06 за 1974 год

Соседний мир денег и машин не простил янади их упрямого стремления сохранить, себя и традиции своих предков. Даже самые низшие касты этого мира считали себя выше янади. Торговцы их обманывали, ростовщики их грабили, чиновники их не замечали. Полиция самоуправствовала в их деревнях.

Янади оказались изгоями, чьи деревни без названий пугливо прижались к обочине современного шоссе, чьи женщины побираются на улицах современного города...

Барабаны, которые не звучат

Предки, спасите нас

От беспокойств и несчастий,

Пусть все останется так, как сейчас.

Голос, произнесший эту своеобразную молитву-заклинание, звучал тихо и печально. Я подняла глаза кверху и увидела яркие крупные звезды, просвечивающие сквозь бамбуковые жерди недостроенной хижины.

— А почему «как сейчас»? — спросила я.

Старик повернул ко мне свое лицо. Оно было как негатив. Волосы, спадавшие кудрями на лоб, были белые, такими же были брови и борода. А черты темного лица с трудом угадывались в вечернем сумраке.

— Но может быть и хуже. Так пусть будет хотя бы как сейчас, — философски заметил он и опустил голову.

Мы сидели на голой земле в недостроенной хижине. В глиняном очаге, вделанном прямо в пол то вспыхивали, то погасали догорающие поленья. Временами огонь прорывался сквозь них, и тогда наши тени начинали неожиданно расти и достигали бамбуковых жердей, под которыми на пыльно-прокопченных веревках висело несколько глиняных горшков. Больше в хижине ничего не было, если не считать плетеного кузовка, наполненного мелкой вяленой рыбой.

Что может быть хуже, я не знала. Но старик янади имел свой опыт и, видимо, знал...

Глинобитные хижины примостились между шоссе и железной дорогой. Подслеповатые окна жилищ светились огоньками керосиновых ламп. Ночные бабочки вились у запыленных колпаков фонарей. Пахло человеческим жильем, дымом паровозов и машинным маслом. В поселке было знойно и душно.

Нималавенкайя — так звали старика — принадлежал к роду Нимала — Лимонное дерево.

— Лимонное дерево, — рассуждал он, — приносит кислые плоды. А когда плоды маленькие, они бывают горькими. Так и жизнь моего рода — горько-кислая. Да и осталось нас в роду совсем немного. Остальных мы уже давно растеряли. Я слышал, что несколько семей моего рода кочует где-то недалеко от нашего города. Но я никогда их не видел. Все мы, живущие здесь, тоже когда-то кочевали и строили хижины вдоль дорог. А теперь нам велели жить здесь.

Нималавенкайя, по-стариковски покряхтывая, поднимается и выходит из хижины. Я иду за ним. Из темноты навстречу нам выступают несколько человек. Я сразу замечаю гибкую фигуру юноши. На нем ничего нет, только на бедрах неопрятный лоскут.

— Наш старейшина, — говорит Нималавенкайя.

Старейшине от силы лет двадцать пять. Руки старейшина держит почему-то за спиной. Потом, очевидно решившись, протягивает мне обод от барабана.

— Это что? — не сразу понимаю я.

— Барабан, — тихо говорит старейшина.

— Ну и что? — снова недоумеваю я.

— Барабан, который не звучит, — и опускает голову. Потом встряхивает буйной шевелюрой и говорит быстро и горячо, боясь, что его могут перебить и он забудет о том, что хотел сказать. Его жесты выразительней и красноречивее слов. — Раньше в каждой хижине янади был барабан. Они звучали по всей округе. — Старейшина бьет по ободу. — И все знали, что это янади. У нас есть пословица: «Для янади барабан, что вода для рыбы». Наши предки пугали барабанным боем диких зверей, а потом били в барабаны и танцевали. А что осталось теперь у нас? — Он поднимает обод над головой. — Один обод. У нас нет денег, чтобы достать новую кожу для барабана. Она стоит дорого.

И стоящие вокруг люди как эхо повторяют:

— ...дорого.

Теперь я вижу, что янади у хижины старика набралось много.

В темноте какой-то детской печалью светятся их глаза. И сами они напоминают мне детей, которые жалуются взрослому и просят его им помочь.

Но старейшина как будто угадывает мои мысли.

— Нет, — твердо говорит он.— Нет, мы не просим у тебя денег. Мы просто рассказываем тебе о наших бедах. Ты вошла в нашу хижину и сидела с янади. Поэтому я тебе все это говорю. Те, в городе считают нас неприкасаемыми. А мы — янади. Они не понимают этого.

— ...не понимают этого, — снова эхом отозвались остальные.