Журнал «Вокруг Света» №06 за 1986 год

Вертолет у подножий Хан-Тенгри и пика Победы сбросил часть продуктов, дрова и осадкомеры. Поскольку зависнуть он не сумел, пришлось выбрасывать вещи на ходу. Осадкомер, похожий на большой самовар, состоял из железного резервуара на 250 литров, вверху — отверстие. По количеству попавшей туда влаги синоптики будут судить о размерах осадков, выпадающих в Центральном Тянь-Шане.

От ударов об лед поломались брусья упаковки, погнулись кое-какие детали. Мы извлекли из сугробов стойки, конусы, канистры с вазелиновым маслом, которое зальем в резервуар, чтобы не испарялась вода. Но осадкомер... Пайка на швах приемного конуса разошлась. А ведь требовалось, чтобы ни одна капелька влаги не вытекла, была учтена. Толстый железный обруч, соединявший верхний конус с приемным, согнулся в восьмерку. Потерялись в снегу болты...

Все это надо латать подручными средствами: мы не предполагали, что осадкомер разобьется, и не захватили инструментов. Вместо молотка пошел в дело гранитный обломок. Вместо кусачек — ножи. Хорошо еще, что взяли паяльную лампу...

Пайку закончили к вечеру. Налили в приемный конус бензин. На конце воронки появилась капелька — где-то течь. Ничтожную дырку можно залепить пластилином, ничего бы не сделалось за год-два. Однако Николай Васильевич хочет, чтобы прибор послужил лет сорок, пока не проржавеет. Он любит работу делать хорошо. Придется паять заново, а то неудобно перед потомками.

И вот наступил день, когда оставалось сделать последний бросок к вершине, чтобы установить осадкомер на место. Более недели мы подтягивали детали, передавая их из рук в руки. Прибор двигали вверх с упорством муравьев, взваливших поклажу больше себя. Впрягались в лямки, освобождаясь от них, чтобы попить кипятку и поспать в леденеющих палатках промежуточных лагерей.

Перед последней площадкой надо было одолеть стометровый уступ. Позже он часто снился мне, и я просыпался в холодном поту...

Готовиться к подъему начали затемно. В глубоком черном небе плыли серебряные облака. И камни седые, и горы седые, и палатки — все от луны. Она пряталась за вершинами, но весь воздух был наполнен ее светом! Легкая, почти невесомая снежная крупа вспыхивала блестками, как на новогоднем празднике.

Макс с Зябкиным ушли готовить площадку. Мы делаем из реп-шнуров петли, подобные тем, что применяют грузчики, когда поднимают по лестничным клеткам рояли и комоды. Юра Баранов у нас за старшего. От ветра, солнца, стужи его лицо почернело, облупилась кожа на носу и щеках, иссеклись губы. Прищурившись, он примерился к стенке и проговорил со вздохом:

— Ну, пошли!

Втискиваем плечи в петли, выпрямляемся — кости хрустят от тяжести. Шатаясь, скользя на осыпи, делаем шаг, второй, третий... В глазах плывут круги. Точно рыбы на суше хватаем ртом воздух. Ползем по камням, цепляясь за маломальские щели. Метр вверх. Остановка. Снова метр... Воздух втягиваем всей грудью, но его нет. Будто ты надел противогаз и какой-то мрачный шутник перегнул трубку.

Багряно горят снега. Скоро появится солнце. На остановках лежим рядом с осадкомером, не освобождая от петель своих плеч. От камней тянет холодом. Милая земля, дай сил, чтобы подтянуться вверх еще на три метра, потом еще, еще...

На высоте и килограмм—нелегкий груз. А мы тянем 160 килограммов. По тридцать с лишним на брата. Интересно, сколько наших шажков в ста метрах подъема? Любопытно, поднимемся мы когда-нибудь на площадку, где копошатся Макс с Зябкиным, долбя камень и вбивая крючья для тросов? И вообще, как будет выглядеть мир, когда мы одолеем эту отвесную каменную стену?..

«И какие-то люди в смешном катафалке...» — долетает дребезжащий тенорок Макса, почитателя песенок Вертинского.

— Идем,— сплевывая кровь, говорит Юра.— Честное слово, мы дотащим эту штуку!

И мы карабкаемся снова, буксуя на осыпях, срывая ногти на острых камнях. У нас нет подъемного крана. Только руки да ноги. Да злость. Злость на крутизну скалы, на горячее солнце, которое уже пекло как в Аравийской пустыне, злость на то, что такой же осадкомер надо еще устанавливать у пика Победы, потом спускаться по леднику, вмораживать стойки, делать замеры. Злость на избитую кожу, на обожженное лицо, на сердце и легкие, для которых так мало воздуха, чтобы обновлять усталую, отравленную высотой кровь.

И все же мы затаскиваем осадкомер!

И просто удивительно, как хватило сил поставить такой же прибор на Победе.

Спустившись с вершины, мы вдруг обнаружили, что вертолет сбросил продукты опять-таки с лета, не зависнув. Консервные банки разорвались как гранаты, крупа рассыпалась, ее склевали высокогорные галки. На семерых осталось всего-навсего три баночки сгущенного молока...