— Не горячитесь. Для проформы его приговорили бы к смертной казни, помиловали, пожизненная каторга, ускоренное сокращение сроков, на свободе через пять лет — и все это на денежки, которые сдирают с налогоплательщиков.
— Мне на них наплевать!
Я расскажу обо всем журналистам! Я донесу на вас!
— Послушай меня и не валяй дурака. Твой Рюди нам полезен. Он поставляет информацию нашей службе разведки.
— Он? Да он таскает туристов по ночным кабачкам Гамбурга!
— Вот именно, он возится с дерьмом, и иногда в его руки попадают любопытные вещи. Наши спецслужбы, как ты понимаешь, вынуждены работать с людьми самого разного сорта. Я этого не одобряю, заметь, но я констатирую. Такова уж их профессия. Я прошу тебя быть разумным и понять, что было бы очень неудобно, если бы это выяснилось на суде и стало достоянием публики. Нас бы смешали с грязью, ты понимаешь?
— Я не собираюсь защищать честь французской специальной службы.
— Разумеется, но ты должен, может быть, подумать о чести своего отца и о покое своей матери. Если будет суд, дело группы «Марс» выплывет на поверхность. Подумай, прежде чем ответить.
— Мне не надо думать, я уже столько думал, что понял, почему мой отец выдал группу.
— Это интересно. Растолкуй мне, пожалуйста.
— Он хотел прикрыть Боба и дать ему достаточно времени для спасения. Боб был какой-то очень важной фигурой. Шеф, посланный из Лондона, чтобы возглавить всю сеть саботажа на севере Франции. Мой отец занял гестапо или абвер — короче, немцев — птицами помельче, чтобы избежать риска подвергнуться пыткам и выдать Боба, его приметы. Это как в шахматы, когда жертвуют пешкой, чтобы спасти короля.
— Спасибо за пешки. Семнадцать человек к стенке, чтобы спасти одного, которого никто не знает и которому ничто не грозит, ибо твой отец должен был полагать, что Боб сумел бесследно скрыться. Что это тебе, кино, что ли?
— Я читал один рассказ, где шеф группы поступил именно так.
— Прекрасно. Вот что я тебе предлагаю: я задержу Рюди, устроим суд, и ты выложишь судьям свое объяснение. Надо же их будет чем-то поразвлечь. Согласен?
— Уходите. Оставьте меня в покое. Я больше не хочу вас видеть.
Комиссар встал, сделал два шага к тротуару, вернулся и снова сел.
— Скажи мне, малыш, тебя действительно так мучает вся эта история с твоим отцом?
— А что же в этом странного?
— Если бы ты мне так не хамил, когда мы встретились, я бы тебе ничего не рассказал. Я потом жалел.
— Ваши сожаления не помешали вам предложить мне адрес Рихтера при условии, что я буду работать осведомителем. Та же работа на факультете, какая у Рюди в его кабаках. Еще хуже, потому что у Рюди нет друзей среди его клиентов.
— Полицейский как дантист, он ищет гнилое место, червоточину, но это не значит, что он за нее несет ответ. Рюди тоже искал червоточину, предлагая тебе это дело с тридцатью тысячами, и факты говорят о том, что он ее нашел, ты все-таки провел некоторое расследование вокруг Пуарье. Ты видишь, все не без червоточины. Надо с этим смириться.
— Я наводил справки о Пуарье из простого любопытства. Тридцать тысяч меня не интересовали. Я только хотел расставить ловушку Рюди.
— Ну, скажем, что у тебя еще нет червоточины. Потерпи, это придет. До свидания.
— А вы довольны? Вы сможете спокойно отправляться в Бретань?
— Разве у меня довольный вид?
Комиссар протянул руку, несколько секунд она висела в воздухе, потом он пожал плечами и ушел.
— Три плюс четыре, итого у нас получается семь, включая сервис, месье.
Он забыл даже расплатиться, придется и это сделать за него.