Новая Гинея — пыльный и шумный городишко — оживает с первыми лучами солнца. Когда «библиобус», дребезжа и подскакивая на ухабах, вкатился в извилистые улочки, в Новой Гинее заливисто и самозабвенно горланили петухи. У зонального штаба «Сандинистской молодежи» строились колонны студенческих производственных бригад, уходивших на сбор кофе. Во дворе за маленьким колченогим столиком сидел сержант-пограничник с заспанными глазами и, шевеля губами, записывал в замусоленную тетрадку номера выдаваемых студентам автоматов, количество боеприпасов и гранат.
Пока Вильберт толкался в штабе, выясняя маршрут, Густаво и Марио встали в очередь за оружием. Сержант поднял на них недоуменный взгляд:
— Вы из бригады?
— Нет...— замялись ребята, переглянувшись.
Сержант, вновь уткнувшись в свою тетрадь, молча махнул ладонью сверху вниз, словно отсекая их от всей очереди. Ясно. Говорить с ним бесполезно: приказ есть приказ. Неизвестно, как все сложилось бы, не появись у стола лейтенант Умберто Кореа, начальник госбезопасности района.
— Выдайте им четыре автомата с запасными магазинами, сержант,— сказал он ровным и спокойным голосом.— Это же парни из «библиобуса». Не узнали?
И потом, обращаясь к подоспевшему Вильберту, тихо произнес:
— В зоне сейчас неспокойно. Опять молодчики Предателя зашевелились. Вчера наши нарвались на засаду, семеро погибли. Маршрут у вас сложный, вы ведь по госхозам поедете, правда? Так вот, Вильберт, передвижение разрешаю только днем. В хозяйствах, конечно, наши патрули, да и студенты свои посты выставляют, но на дорогах могут быть неожиданности...
Целый день мы мотались по деревушкам, вытянувшимся вдоль дорог. Всюду вокруг автобуса в считанные минуты собиралась толпа: крестьяне, недавно научившиеся грамоте, студенты, женщины с детьми; малышня таращила любопытные глазенки на невиданное доселе зрелище. Густаво, Марио, Уго, Вильберт раздавали книги, объясняли, рассказывали...
Под вечер в семи километрах от селения с редким для этих мест библейским названием Иерусалим микроавтобус встал. Сухощавый, подвижный, небольшого роста шофер Карлос, заглянув в мотор, сокрушенно махнул рукой: часа два ремонтировать. С высоты своих тридцати шести лет он посматривал на «этих мальчишек» покровительственно и клялся, что едет с ними в последний раз. Тем не менее Карлос не пропустил еще ни одной поездки — а их было более тридцати,— не получая, естественно, за это ни сентаво.
Смеркалось быстро. Закат разливался червонным золотом по бледному небу. Исчезли тени, и круглые плоды диких апельсинов стали похожими на желтые фонари, развешанные в темной листве. Вильберт и Марио, повесив автоматы на грудь, ушли вправо от дороги, Уго и Густаво влево: боевое охранение, на всякий случай. Я подсвечивал переносной лампой Карлосу, который, забравшись под автобус, ковырялся в моторе.
Вдруг слева, совсем близко, раздались автоматные очереди. Сомосовцы! Одна, вторая очередь. Потом автоматы залаяли взахлеб, наполняя воздух гулким стуком и звоном. Перебежал через дорогу Марио. Он даже не взглянул в нашу сторону и скрылся в густом кустарнике, подступавшем к обочине. Затем показался Вильберт.
— Скоро?— спросил он, хватая ртом воздух.
— Стараюсь,— выдохнул Карлос, не прерывая работы.
— Дашь гудок,— и Вильберт снова исчез в кустах.
Стрельба накатывалась, сатанела, ярилась. Наконец Карлос выбрался из-под машины и одним прыжком вскочил в кабину. Подрагивающей рукой повернул ключ зажигания — мотор ожил. В радостном возбуждении Карлос с силой ударил по клаксону — машина взревела неожиданно мощным басом.
— Гони!— шепотом приказал Вильберт, пока ребята на ходу, посылая в темную стену кустарника огненные струи трасс, прыгали в распахнутую дверь «библиобуса».
И Карлос, погасив фары, погнал автобус по едва различимой в ночи ленточке дороги. В Иерусалим.
Там тоже ждали книги...
Возвращение Нара Вильсона
Ташба-При в переводе с языка мискито означает «свободная земля», или «земля свободных людей». В феврале 1982 года революционное правительство было вынуждено переселить индейцев мискито с пограничной реки Коко в специально построенные поселки Ташба-При... Бесконечные набеги банд из Гондураса, убийства, угоны людей за кордон, грабежи — все это поставило индейцев на грань отчаяния. Запуганные контрреволюционерами, которые нередко оказывались родственниками или кумовьями, индейцы все больше отдалялись от революции, замыкались в себе, а то и бежали куда глаза глядят.
Переселив индейцев из зоны боевых действий в глубь департамента, правительство не только построило им дома и школы, церкви и медпункты, но и выделило общинные земли. Через год в Ташба-При вернулись к семьям многие из тех, кто когда-то ушел с «контрас». Сандинистское правительство объявило амнистию индейцам мискито, не замешанным в преступлениях против народа.
Так вернулся к своим сыновьям и Нар Вильсон — индеец, с которым я познакомился в селении Сумубила.