Журнал «Вокруг Света» №1 за 1994 год

Оглядываясь сейчас на это многотрудное, многострадальное плавание через семь морей, вспоминаешь карельских умельцев, упрямо решивших себя показать и свет посмотреть, и думаешь, что ведь вытерпели наши пилигримы и безвалютную нищету, и голодуху, и позор в заграничных портах, которые мы прошмыгивали без таможенных сборов, и прочие неожиданные путевые напасти, и ведь не сломились, не погибли, не потонули в морской пучине, хотя всяческих происшествий, и печальных, и комических, и опасных, было предостаточно. Кто знает, какая кривая тут вывезла. Может, надежда на авось да небось, может, испытанная на огонь и воду расейская натура…

Штормить начало в первую же ночь: ветер до 12 м/сек, волнение до 7 баллов. Яхта «Украина», на которой я шел, постоянно держала связь с флотилией по радиостанции «Причал» на дежурном шестнадцатом канале, по которому передают сигналы бедствия и ведут переговоры. Чтобы не опережать флотилию, яхта уменьшила скорость на 2—3 узла, для чего команда сменила пару с «геную» на штормовой стаксель, а потом пришлось еще зарифить грот. Когда суда приблизились к «Украине», даже беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить печальное состояние флотилии. Лодьи, очень плавучие, мореходные, как утицы, крутились на волне, а впереди мамашей-наседкой неуклюже переваливалась с волны на волну «Русь». На ее остойчивость и ходовые качества явно влияла приваренная тяжелая надстройка, поэтому шхуна особенно плохо переносила бортовую качку. Во избежании возможной катастрофы решили изменить курс флотилии.

Укачанный вид матроса-новичка нельзя было скрыть от вездесущего глаза старых морских волков. Сурово глянув на мою бледно-зеленоватую физиономию, кэп лишь мимоходом обронил: «Только этого не хватало», а боцман, недовольно шевельнув усами, деловито заметил: «Травить с наветренной стороны!» Лишь добрый Вовчик-кокша сочувственно советовал: «Пожуйте спичку, и все пройдет…», или «Отлежитесь в койке, поспите…», или «Подышите на палубе…».

Сейчас воспоминания об этих штормовых днях в Черном, Эгейском, Ионическом морях, когда не хотелось ни есть, ни спать и было лишь одно страстное желание – ощутить под ногами не зыбкую палубу, а прочную земную твердь, сливаются в одну тяжкую картину выматывающей душу качки и вызывают даже снисходительную улыбку к слабости своей натуры. Но тогда – точно помню – мне было не до смеха.

Наша яхта стала для меня одушевленным существом, которое из последних силенок борется за жизнь. Эта жалкая скорлупка чуть больше 10 метров в длину, одновременно и наш «Ноев ковчег», взлетая на высоченные гребни волн и ухая в водяные бездны, скользя по длинным волнам и трепеща на мелких, превратилась в частичку стихии, слилась в единое целое с колеблющейся гигантской массой воды.

Когда лежишь на койке в форпике – носовой каюте, то, кажется, что тебя подвесили под близким звездным небом в большой люльке и какой-то безумный великан раскачивает тебя как маятник: туда-сюда, туда-сюда. В заторможенном сознании мелькают обрывки привычных фраз, соответствующих обстоятельствам: «игрушка волн», «разверзлись хляби небесные и морские»… Люлька-яхта с плеском окунается в волны, и вода, журча, стекает по бортам.

Сотни качаний, толчки от соприкосновения с волной, однообразное бормотание воды – и вот уже сонная дрема начинает овладевать твоим бренным телом, заброшенным в морскую пучину…

В Ионическом море, в сильный ветер при курсе бейдевинд, яхта шла то левым, то правым галсом. Перед ночной «собачьей» вахтой я пробовал хоть часок соснуть, но не тут-то было.

Судорожно цепляясь за одеяло и подушку, я практически лежал не в койке, а на стенке носовой каюты. Когда нос судна ныряет вниз, то ты проваливаешься, летишь как в яму, когда же яхта ползет по волне вверх – весь сжимаешься, как пружина, поджимая ноги, потом снова бросок вниз, и так бесконечно. Но вот яхта меняет галс, выпрямляется, и тебя моментально выкидывает из койки вместе с одеялом, даже если у края койки привязан парусиновый бортик. Уснуть при такой качке для меня было делом безнадежным, может быть, с непривычки, ибо, как говорил наш Вова-кокша, «к морю надо тоже приспособиться».

Махнув рукой на отдых перед вахтой, я, чертыхаясь, встал и оделся, если эквилибристику на одной ноге с попеременным падением в рукава и штанины можно обозначить выражением «встал и оделся». Затем бросками добрался до камбуза, чтоб налить кружку чая, но не тут-то было. Все ходило ходуном, и мимо меня пролетали неопознанные предметы; когда же под ноги шмякнулась со своего насиженного места тарелка, разлетевшись вдребезги, а мимо уха просвистела тяжелая пепельница, я в сердцах плюнул и полез на палубу, тем более, что дурнота уже подступала к самому горлу.

Какое же блаженство после духоты каюты вывалиться на мокрую, продуваемую всеми ветрами палубу, когда в спину порывами плещут гребешки волн, заливаясь за воротник, стекая холодными струйками по голой спине, а лицо осыпает водяной пылью, которая тут же оседает на коже кристалликами соли.