Журнал «Вокруг Света» №11 за 1974 год

— Ну а вдруг это совсем неизвестное науке растение? — сказал я. — Скажем, разновидность женьшеня? Так и запишут в книгах: «Женьшень Чайковского».

— Во-во! — обрадовался дед и зашебуршил в сундуке в поисках докторских писем. Но шофер Иван поторопил ехать.

Мы забросили в кузов лопаты, и я подсадил деда в кабину. Тут было не хуже, чем в легковой. Поблескивали стекла и никель приборов, скрипело поролоновое сиденье, а высокое ветровое стекло давало глазу хороший обзор.

Ехали мы в устье речки Княжны. На Княжне, рассказывал дед, когда-то стоял поселок, а теперь от домов остались только бугры в зарослях лебеды да кресты на кладбище. Наполовину заросшая, а местами промытая ливнями в сплошной овраг дорога от Кыэкена шла туда прямо через хребет, но шофер Иван поехал в объезд, по зимнику. Ехали мы вдоль речки, в которую впадает Княжна. Дед все допытывался: не профессор ли я, не доктор ли? Я отвечал, что беды в том нет, что не доктор: после публикации редакция газеты отошлет материалы в научно-исследовательский институт, а от себя я еще добавлю цветное фото, образец растения. Но какое все-таки название у этого корня?..

— Кукла, — непонятно сказал шофер Иван.

— Женьшень это, женьшень, — твердил свое дед.

Он с восторгом хохотнул сквозь шум мотора:

— Был Чайковский ноль без палочки, а помрет с именем. Академик!

Старость, очевидно, нуждается в почестях. Вспомнилось мне из рассказов жителей Кыэкена, что дед Чайковский ни одно кино не пропустит. Пурга ли, дождь ли с градом — все равно в клуб с костыльком притопает. Иногда со значением ухмыльнется:

— Время придет, меня в кино смотреть будете. Профессора будут пожимать руку деда Чайковского!

Сильно накренившись, грузовик остановился на склоне. Шофер сказал, что овраг, который тянулся до самой реки, он объедет по сопкам. Мы с дедом спустились вниз и пошли пешком. И правильно сделали: машина надрывно гудела, карабкаясь на опасные кручи. Только благодаря водительскому искусству Ивана грузовик не задрал к небу свои колеса. Внизу, в занавеси ивняка, шумела вода. У горизонта синели сырые пади. Травы доходили до пояса, будили наивные детские страхи. Казалось, ядовитыми гадами кишит земля над корневищами, в невидимой затени. Ноги, обутые в открытые городские туфли, я ставил на землю с опаской. Удивляла тучность здешних трав. Знакомый тысячелистник, например, узнавался с трудом: тело его налилось едкой зеленью, а тугие цветы вместо привычной белой окраски имели синевато-красный оттенок. Желто-оранжевые цветы жабрея тоже были не в меру крупные, глянцевитые, жирные. Стебли купены, казалось, потрескивают от избытка сил: в земле угадывались мощные, богатырские корневища. Качались красные головки саранок, золотистые колокольчики собачьего мака клонились к теплой земле. Долгозубой темной пилой на той стороне реки маячила стена ельника, столь редкого для Забайкалья.

— Княжна течет за тем ельником, — махнул рукой дед. — Там Петрухо мой. Марусенька тоже там...

Ноздри и рот забивало запахом меда, полынной горечью, согретой солнцем.

Грузовик догнал нас, когда мы были почти у цели. Лес обрывался, открывалась пестрая от разноцветья поляна, над ней горбился скат увала.

— Вот они, дедовы лопухи, — с добродушной иронией кивнул Иван из кабины.

На склоне увала сквозь травы проглядывали красные розетки листьев. «У мужик-корня, — вспомнил я народную примету, — листья к концу лета становятся красными. Он первым ворожит осень». Я нагнулся к земле. У этого растения не видно было стебля — торчал из почвы пучок веток. Будто ветки нарочно натыкала в землю наивная рука. Мы с Иваном вооружились лопатами и принялись рыть каменистый грунт.

— А еще они растут в пади Шершаниха и по самой Шилке возле Казанова, — возбужденно шептал дед.

Обнажился мясистый корень в бурой картофельной коже. Мелкие стебли нелепо и странно торчали из его мощного тела.

— У, какой здоровый! — покачал дед на ладони вырытый нами корень. — Ройте, ройте еще!

— Кукла! — сказал шофер Иван. — Раньше давали их девочкам играть вместо кукол. А еще называли мужик-корень...

— Точно! — подхватил я слова Ивана. — Целебное растение мужик-корень.

Корень и в самом деле был похож на раскоряченного мужика. Глаза деда Чайковского блестели от волнения, пятнистый румянец покрыл его щеки. От того, что мы торопились — бригадир Миша Карпов ждал на покосе машину! — возбуждение деда передалось и нам с Иваном. Мы уже рыли каждый отдельно, жадно втыкая в землю лопаты. «Волшебный» корень рос тут в изобилии — прямо глаза разбегались! Вот он, корешок, за которым я так долго охотился... Я быстро сориентировался: у молодых растений листья еще зеленые, а у старых — цвета пурпура. Я ударил лопатой самый пурпуровый, с множеством стеблей! — и сразу обнаружилось могучее тело корня. У меня даже лоб вспотел от радости: корень был толщиной с голенище дедова сапога, целая чурка! Пришлось выкопать огромную яму, прежде чем мы вытянули из земли эту корягу. Из поврежденных отростков сочился молочный сок. Дед хлопал глазами и молча пыхтел, ползая по земле вокруг корня.