Журнал "Вокруг Света" №2 за 1999 год

Знаменитый бас «Метрополитен-опера» онемел. Ему что, все это снится? Свистящий голос импресарио вернул его обратно к реальности:

— Господин Лаццо, как мы говорили, вот вторая часть гонорара — 10 000 долларов. Возьмите! Я пришлю за вами завтра в восемь часов вечера.

Всю ночь Лаццо не смыкал глаз. 20 000 долларов за один концерт! Никакой Карузо не получал столько. За этим что-то скрывается. Но что? Определенно, он влип в какую-то историю. Как ему выбраться из Манаоса? Впервые в жизни он ощутил настоящий парализующий страх. Но ему удалось взять себя в руки, вспомнив о своей счастливой звезде и покорившись — с настоящим смирением — загадочной судьбе.

В восемь вечера перед отелем остановился большой американский лимузин. Немногословный импресарио сидел за рулем и был в машине один. Лаццо влез внутрь и попытался ни о чем не думать. Автомобиль легко ехал по обезлюдевшим улицам Манаоса и скоро выехал из города. Растительность стала гуще.

— Но мы уже едем по какой-то глуши!

— Да. Мы скоро будем на месте.

И после этого водитель снова онемел.

Автомобиль катил по ухабистой дороге. Нигде в мире ночь так не темна, как посреди джунглей. Ни в каком другом месте она не бывает так таинственна. Джузеппе Лаццо начал жалеть, что согласился на подобную авантюру. Он, наверное, сошел с ума, это же обыкновенное безумие. Какой концерт! Посреди девственного амазонского леса? Нет, теперь он этому не поверит. Он, вероятно, — жертва похитителей. Это политическое или какое-то другое похищение.

И в то самое время, когда у него от страха встал комок в горле, машина остановилась. Импресарио дружелюбно улыбнулся:

— Вот мы и приехали!

В скудном свете фар перед Лаццо открылось действительно огромное здание, деревянный барак — очень высокий и очень широкий. У него снова вспыхнула надежда. Как утопающий за соломинку, он схватился за эту мысль: все очень просто! Здесь, не так далеко от города, был построен новый оперный театр — посреди леса. И здесь он будет петь...

Двое мужчин вышли из машины, и импресарио постучал в дверь барака. Она распахнулась — они скользнули внутрь. Тут ничего разобрать было нельзя, так как света не было. Они шли по какому-то лабиринту из коридоров и лестниц; еще одна дверь, а за ней — кулисы! Как в самом настоящем театре, только, может быть, чуть-чуть поменьше, потемнее, потаинственнее, и все же — кулисы! Еще одна лестница, еще одна дверь, и наконец — сцена! Всамделишная сцена, ярко освещенная прожектором, а посреди нее концертный рояль. Красный занавес между сценой и залом был опущен, как перед всеми концертами в любом театре.

К ним подошел седовласый мужчина в безукоризненном смокинге.

Импресарио сказал:

—  Ваш аккомпаниатор, господин Лаццо. Я провожу вас в гримерную. Вы сможете начать через десять минут?

В течение десяти минут Джузеппе пытался сосредоточиться, но он был слишком взвинчен. Он чувствовал себя как будто на другой планете, где-то по ту сторону человеческой логики. Одно было ясно: через несколько минут он будет петь в огромном деревянном бараке посреди джунглей, где-то в Амазонии. Сумасшедший концерт! И для кого? Для какой публики он будет петь? Кто согласился заплатить 20 000 долларов за подобное представление?

— Господин Лаццо! Вы готовы?

Вот и началось. Джузеппе Лаццо оказался на сцене, где аккомпаниатор уже сидел за роялем. Занавес медленно поднялся, и показался зрительный зал — вернее сказать, не показался! Зал был погружен во мрак. И поскольку певец привык стоять перед публикой, сейчас он застыл совершено оцепенев. Обычно в это мгновение раздавались аплодисменты. Но здесь царила тишина. Угнетающая тишина. Может быть, зал пуст? Получить 20 000 долларов за то, чтобы петь перед пустым залом? Судя по развитию событий, и такое возможно. Но нет, здесь есть люди. Джузеппе слышал типичный шум ожидающей публики — скрип сидений, шелест платьев, сдерживаемое покашливание. Казалось, что там довольно много людей. Но что это за люди? Почему они захотели слушать его в лесу? И почему они не аплодируют, эти... призраки, не позволяют увидеть себя?

Прозвучали вступительные такты к арии о клевете из «Севильского цирюльника», и Джузеппе Лаццо начал петь, сперва довольно робко, так неуверенно, как никогда прежде. И после первой арии — никаких хлопков, ни единого звука. С обвисшими руками оперная звезда стояла как марионетка на сцене. У него появилось чувство, что он перед судьями или учителями, как во время учебы в консерватории. Но одно было точно: призрачная публика его слушала, и это радовало. С тех пор как он дает концерты, он хорошо различает виды тишины. Без каких-либо сомнений, это была почтительная тишина — вместо бурных аплодисментов.

Джузеппе Лаццо достал носовой платок. Пот заливал ему лицо; жара была невыносимая. Но страх исчез. Контакт с невидимой, таинственной аудиторией был налажен. И с этого момента в нем появилось страстное желание: превзойти самого себя.