Журнал "Вокруг Света" №5 за 1999 год

— Вы еще не то услышите! Хотя... нет дыма без огня. Здесь, действительно, военные акустики опыты проводили. Но нас не дельфины, а ноги кормят. В кабинете не сижу. Финансы, электричество, горячая вода... Но свой журнал научный издаем, и ваш выписываем. Если вам про науку скучно — пишите про летающие тарелки. Тут этого, потустороннего, хоть отбавляй. Приеду — расскажу. Катер, проводника? Да нет проблем. Поднимитесь наверх, к Нине Георгиевне Кустенко, заму по науке.

Милейший, заботливый человек Нина Георгиевна решила все в одну минуту. Позвонила в лабораторию. Позвонила на причал.

— С катером придется подождать, пока море успокоится. Все-таки осень. А завтра утром вас будет ждать Михал Михалыч.

Восхождение

Солнце едва поднималось где-то за головой Мефистофеля, то бишь за кряжем Карагач, а мы уже шли с Михал Михалычем по экологической тропе. Было тепло и тихо, идти легко, и так мы прошли километра два, пока не начался крутой подъем. Кругом летали какие-то бабочки, мошки; мы пробирались через какие-то травы, и глупо было спрашивать: а это кто? а это что? — если их здесь тысячи и тысячи видов. И все-таки, чтобы передохнуть, я спросил:

— Михал Михалыч, а это что за букашка?

Но мой Вергилий не остановился, только оглянулся, посмотрел на меня с каким-то подозрением и буркнул: «Цирцея». Как же его остановить? Он прыгает по камням, как горный козел, а мне каково? Тогда я вытащил фотоаппарат и начал ерзать объективом, будто снимаю: «А на латыни как будет?» Ему пришлось остановиться: «А на латыни будет «сатирус цирце». Он мрачно оглядел окрестные долины, посмотрел на мои кроссовки: «Обувь у вас подходящая, можно и напрямки по скалам идти, так быстрее будет. Мне через час внизу надо быть».

И тут я все понял: Мих. Мих. такой мрачный и неразговорчивый оттого, что его от работы оторвали болтаться тут с каким-то корреспондентом.

Ну по скалам — так по скалам, пошли. Куда мы забрались через час — до сих пор не знаю, только Мих. Мих. Сам остановился. «Устали?» — «Да нет. Нормально». — «Тогда скоренько, вот на тот уступчик. Оттуда и море будет видно как на ладони».

Я взглянул на «тот уступчик» и понял: там мне и конец.   А когда все-таки вскарабкался и посмотрел вниз — другое понял: вот откуда Бог смотрел на землю. Вот откуда увидел Бог, что это хорошо.

О том, какое это было счастье, когда с «того уступчика» мы поднялись на вершину хребта и открылось искрящееся море в клочьях тумана, — и рассказывать нечего. А на фото? Но что может поведать объектив, преломляя линии моря, неба и скал на пленку?

— До Мертвого города вы и один теперь доберетесь. Так по хребту, по хребту километра два будет, — и мой Вергилий исчез.

Вперед! К Мертвому городу! Только теперь я понял, что значит второе дыхание. Я летел с гряды на гряду. Внизу открылись Золотые Ворота, передо мною вставали черные скальные изваяния. Иван-разбойник, Королевская свита, Чертов палец. И Мертвый город возник, как потусторонний мир. Наверно, это его в изгнании — в Париже, в Праге — в тревожных снах будет видеть поэт Марина Цветаева: «Иду вверх по узкой тропинке горной — слева пропасть, справа отвес скалы... И — дорога на тот свет. Горы — заливы — несусь неудержимо, с чувством страшной тоски и окончательного прощания...» Это его, Карадага, стены взорвавшегося вулкана, черную вздыбленную землю назовет поэт Максимилиан Волошин «пламенем окаменелого костра».

Мне он показался островом Пасхи с его каменными истуканами, вознесенным на необъяснимую высоту.

Я сидел на вершине Карадага у скалы, удивительно похожей на Сфинкса. Еще там, внизу, я спросил у Мих. Миха, что это за рассыпанные по камням серебристо-лиловые цветочки? И он мне ответил: «Это безвременник. Цветет в сентябре».

И я задал свой самый коварный вопрос Сфинксу: «Что это такое — время цветения безвременника?»

И вот что я еще открыл для себя во время этого восхождения на Карадаг. То, что трещит ночью, — это сверчки. А то, что трещит днем — это цикады. Цикады сидят под землей бесцветными личинками три года. Три года! А в один прекрасный день выползают наверх и, ошалев от солнца, трещат какое-то мгновение и умирают.

Я и сам, взобравшись на хребет, ошалев от солнца, моря, неба, присев на камень, еще трещу, еще жив, отираю пот, еще не умираю. Надеюсь благополучно спуститься вниз, чтобы приступить к следующей главе.

«Этот чудак Вяземский...»