Журнал "Здоровье" №6 (102) 1963

В заводы болезней и смерти, в фабрики уничтожения превратили фашисты свои лагеря для военнопленных. И только пленные медики были здесь единственными борцами со смертью. Гитлеровцы вынуждены были в той или иной степени мириться с существованием лагерных «ревиров» — госпиталей и с деятельностью врачей потому, что использовали пленных как рабочую силу, и потому, что правительству Гитлера приходилось делать вид, будто оно выполняет правила международных конвенций, предписывающих оказывать медицинскую помощь пленным солдатам и офицерам противника. А врачи изобретательно и широко пользовались своими возможностями— спасали умиравших от голода, объявляя их больными, участвовали в борьбе лагерного подполья, помогали узникам бежать. Разоблаченные гестапо, они шли на казнь, принимали пытки и мучения, а в обычном лагерном быту терпели вместе со всеми узниками голод, побои и издевательства.

Брестские врачи прошли весь этот путь, и много истинных героев было среди них.

Жил и работал в городе Бресте главный хирург областной больницы коммунист Степан Трофимович Ильин, пожилой человек с суровым широким лицом крестьянина и большими рабочими руками. Сотни жителей Бреста были обязаны ему жизнью.

В то памятное утро 22 июня 1941 года Ильин, сразу поняв, что произошло, первым делом прибежал в военкомат. Но там ему сказали, что никаких приказов о мобилизации еще нет, и он поспешил в горисполком, где уже никого не застал. Встретив на улице нескольких работников облздравотдела, он решил вместе с ними уходить из города.

Путь их лежал мимо дома Ильина и, попросив спутников минуту подождать, врач побежал предупредить жену. Но в это время к дому подъехала больничная машина скорой помощи и взволнованная медсестра кинулась к Ильину.

— Степан Трофимович, голубчик, скорее в больницу) Там раненых тьма-тьмущая и ни одного врача. Дети умирают!

Ильин остановился в смущении и растерянности. Все, что он делал, до сих пор казалось ему единственно правильным. Он хотел уйти из города, чтобы примкнуть к первой же воинской части. Но сейчас, увидев дрожащую от волнения, заплаканную сестру, узнав от нее, что происходит в больнице, он решил вернуться в больницу, хотя бы ненадолго, чтобы подбодрить сестер и санитарок, вызвать врачей и организовать приемку раненых.

Но он не представлял себе того, что ждало его в больнице. И двор и здание были сплошь заполнены ранеными — их было тысячи две, если не больше. Сюда свозили военных, и сюда сползались все, кто был ранен на улицах при обстреле и бомбежках.

— Доктор, дорогой! Степан Трофимович! Родной наш… — неслось со всех сторон, пока они с сестрой с трудом пробирались к дверям, осторожно перешагивая через лежащих на земле, истекающих кровью людей.

Сестрам и санитаркам, с восторгом встретившим его появление, он показался таким же, как обычно. Как всегда сосредоточенно хмурым было его лицо, а голос звучал с привычной грубоватой властностью. И никто из сослуживцев Ильина не подозревал, каким нерешительным человеком чувствует себя сейчас доктор и какая сложная борьба мыслей и чувств происходит в нем.

Он велел одной из санитарок объехать на машине квартиры всех врачей с приказом немедленно явиться в больницу. Он осмотрел первую группу раненых и распорядился прежде всех положить на операционный стол летчика-лейтенанта с раздробленной ногой, доставленного на машине с аэродрома. Он обошел палаты, указывая, как лучше разместить раненых. И все это время он думал об одном, казалось, неразрешимом противоречии — ему нельзя оставаться в городе, но и уйти он не может.

Так и не решив этого вопроса, он торопливо вымыл руки, надел халат, шапочку и маску и подошел к операционному столу.

Летчик, молодой человек лет девятнадцати — двадцати, с бледным обескровленным лицом, широко раскрыв глаза, пристально и серьезно смотрел на врача. Ему предстояло ампутировать ногу почти до колена, и Ильин предупредил его, что будет оперировать без наркоза: усыплять лейтенанта было некогда. Летчик молча кивнул, и операция началась.

Вначале, как ни старался Ильин сосредоточиться только на том, что делает, он не мог не думать о своей судьбе, и пока руки совершали привычные быстрые движения, в каком-то дальнем уголке сознания он продолжал решать тот же неотступно стоявший перед ним вопрос. Но мало-помалу внимание его все больше привлекал этот юноша, лежавший на столе.

Ильин знал, как мучительна эта операция, какую нестерпимую боль должен испытывать молодой летчик. Он ожидал крика, стонов, но лейтенант молчал. На мгновение доктору показалось, что его пациент от боли лишился чувств. Он посмотрел в лицо летчика, увидел крупные капли пота на его лбу, посиневшие от напряжения, плотно сжатые губы, жилые, полные муки глаза, и острая жалость и нежность к этому мальчику, так мужественно переносящему страдания, охватила его. Он уже ни о чем не думал и только торопился закончить операцию.