Жуть-2

Тосты, чесночный суп и шпинат улучшили самочувствие. Он сделался злым и странно весёлым, как бывало после двухсот грамм водки в плохой компании.

Слизывал с ложки крем из маскапоне и ястребом смотрел на семейство. Сергей и Виктория чинно сидели напротив, поклёвывая торт.

— Хорошо, — откашлялся он, — Хорошо, говорю, что вы жену мою с собой не притащили. Апартаменты у меня скромные, боюсь, теснились бы.

Сергей не уловил сарказма.

— Мама умерла, — сказал он, напрягшись.

— Знаю! — стукнул Коренев кулаком по столу. Зазвенели чашечки и блюдца, — Я не о твоей чёртовой маме, а о своей жене…. О Ларисе.

— Маму… твою жену, звали Таня, — произнёс Сергей.

Пётр Иванович закряхтел. Встал тяжело:

— Спасибо, девушка. Жрать вы готовить умеете.

Виктория улыбнулась сконфуженно.

Он обувал туфли, когда Сергей поинтересовался из кухни:

— Ты куда, пап?

— На Кудыкину гору, — процедил Коренев и сжал в кармане плаща килограммовую гантель. Сойдёт за кастет, если они попробуют его остановить. А они попробуют, — Прогуляюсь, — сказал он громче.

— Хорошо. Только шарф намотай.

«Идеальный сын», — фыркнул Пётр Иванович ехидно и толкнул дверь. На пороге стояла девочка лет пяти. В громадных бантах и с куклой наперевес.

— Деда! — восторженно завопила девочка и уткнулась носом в бок обескураженного Коренева, — Я плоголодалась, мам! — крикнула она вглубь дома без паузы. Задрала к Кореневу румяную мордашку. Она была в равной степени похожа на Викторию и Сергея, но больше — на самого Петра Ивановича.

— Толтик есть?

— Да, — выдавил Коренев.

Девочка пробежала к комнате, пустующей со дня смерти Ларисы. Вдовец сохранил помещение в первозданном виде, и не выбрасывал ни швейную машинку, ни пылящиеся рулоны ситца и вафельной ткани.

Или выбрасывал?

Он пялился на убранство комнаты. Прощупал зрачками обои с принцессами, ряды разномастных кукол, детскую кровать и девичьи плакаты. Шумно сглотнул.

— А! — сказала Виктория из-за плеча, — Вы тут с Вандочкой играете.

— И с дедуской, — уточнила Ванда, роясь в кукольном домике.

Виктория хихикнула.

— Стало быть, внучка, — подытожил Коренев, — А… где она была вчера?

— Вчера?

— Да. Вчера вечером.

Виктория повернулась к дочери.

— Дедушка спрашивает, где ты была вчера вечером?

— Там, — пухлый пальчик указал на пол.

Виктория расшифровала:

— Дома была, где же ещё. Гуляла, так ведь?

— Да, — серьёзно кивнула Ванда, — с дедуской.

Коренев, стаскивая на ходу одежду, пошёл в спальню. Сгорбившийся, с едва волочащимися ногами, он выглядел старым, ужасно старым.

— Доченька, — окликнул он Викторию дребезжащим голосом, — Накапай-ка мне валерьянки.

— Я мигом, пап! — заторопилась невестка.

Он сидел в кресле, поглаживая одной рукой кошку Марту, а другой скобля зудящее запястье. Наблюдал рассеянно за слоняющимися по дому людьми. Сергей переговаривался с коллегами по телефону, Виктория стирала, Ванда возилась с куклами.

В какой-то момент кошку на его коленях заменил толстый фотоальбом.

— Я решил, что тебе захочется посмотреть, — потупившись, произнёс Сергей.

Пётр Иванович молча открыл альбом.

На первой фотографии он был запечатлён рядом с женой Таней, красивой женщиной, намного красивее Ларисы. Дальше были будни молодой семьи, родственники, друзья. Рыбалка и Новый Год, октябрьские праздники и рождение сына.

— Почему я всё это забыл? — прошелестели губы.

Слух, в отличие от памяти, был у него в порядке, и он расслышал за стеной:

— Мы должны ему сказать.

— Вика, он сейчас не в лучшей форме.

— Но он твой отец. Он обрадуется. Дядя Петя всегда мечтал о внуке.

Слеза упала на снимок покойной Тани, любимой женщины.

Они укладывали его спать втроём. Ванда принесла плюшевого медведя для холёсых снов. Сергей подбил подушку. Виктория нежно поцеловала в висок.

Он натянул одеяло до подбородка и смотрел на них смятённо.

— Я люблю тебя, пап, — сказал Сергей.

— Я люблю тебя, — сказала Ванда.

— Мы тебя любим, — сказала Виктория.

Коренев уснул раньше, чем выключился свет.

Ему снилась Танюша с новорождённым Серёжей в конвертике, букет лилий, фотография на ступеньках роддома.

Он проснулся ночью в процеженной лунным светом полутьме. Хотел поменять позу, но мышцы не подчинялись. Спина приросла к кровати, и взбунтовавшиеся конечности были чужими и холодными. С усилием он разлепил веки.

И увидел в десяти сантиметрах от своего лица широкую белую совершенно голую задницу Виктории.

И понял, что сам он голый и уязвимый.

«Какой чудной эротический сон», — подумалось отстранённо.

Женщина ползла на четвереньках вдоль его тела, пробираясь от головы к ногам. Она тёрлась о дряблую старческую кожу грудью и языком. Да, она облизывала его, в лунном свете парализованный Коренев различил влажный след, какой оставляет улитка… или крапива. Кожа, там, где прошлась Виктория, краснела и набухала.

Голосовые связки Петра Ивановича вступили в сговор с руками — он онемел.