Жуть-2

Павел остановился, нервно обернулся и вгляделся в копошащийся туман. Затем приблизился к надгробному памятнику и подсветил экраном мобильного телефона. В камне торчало полотно лопаты, из тулейки сыпалась земля. Раскольников присмотрелся к выгравированным буквам…

«Могила деда?..»

Нет. Это было бы слишком…

«Слишком для чего?»

Он поспешил дальше. Почти побежал, почти пригибался.

Кладбищем давно не занимались. Между оградками росли березы и клёны, сухие листья бросали в ночь ломкие слова проклятий. Справа проплыла каменная пирамида, увенчанная крестами и клочками тумана. Вроде бы под ней утрамбовали древние захоронения. Общая могила для прошлых веков. Мёртвые выветрились из памяти, кресты поросли пустыми легендами.

«Оно попыталось убить меня… снова».

Ерунда.

Нелепица.

Чушь.

Солнце почти село. С речки продолжал наплывать студень тумана. Фонари зажигались где угодно, только не здесь. Не сегодня. Никогда.

Ему почудился взгляд, цепкий, холодный, из далёких кустов. С каждой секундой, с каждым шагом он становился всё более осязаемым. Темнота крепла, играя мышцами между могильными плитами. Павел зацепился рукой за оградку, чёрная молния прострелила из предплечья в кисть, он вскрикнул и побежал. Пристальный взгляд ткнул клинком, провернулся в животе огромной сосулькой.

Но отпустил.

Пока.

Или…

Ночь бросилась на него сырой тушей. Он отшатнулся, чуть не опрокинулся на спину, и неожиданно понял, что перед ним стена.

— Слава…

Раскольников протянул руку, коснулся дрожащими пальцами кирпичной преграды и двинулся вдоль стены. Искать выход.

Временное спасение.

Лазейку в следующий день.

Калитку в очередное воспоминание.

* * *

«Пожалуйста, продолжайте…»

Они не только просили подопытных. Подбадривали самих себя, тех, кто начал сомневаться, тех, кто испугался…

От эксперимента Карини Лэндиса они оставили лишь обезглавливание. В 1924 году студент миннесотского университета провёл опыт, ставящий целью изучение мимики человека. Лэндис смущал, отвращал и будоражил испытуемых, фотографируя поведение групп лицевых мышц. Ожидая найти закономерности, присущие выражению сильных эмоций.

Порнографические картинки, джаз, запах аммиака, банки с жабами… Но кульминацией стали крысы. Лэндис потребовал от испытуемых обезглавить живых белых крыс. Приказ спровоцировал шок, слёзы и крики. Которых оказалось недостаточно… две трети студентов отрезали животным головы.

Они заставили испытуемых обезглавливать своих товарищей.

«Вы должны это сделать, чтобы всё закончилось».

Чтобы началось.

Возникло.

Зародилось.

Обрело грязный исток.

* * *

За кладбищем находились автомобильный и железнодорожный подъезд к сахарному заводу. Заводской железнодорожный цех принимал и отдавал сахар, сахар-сырец, свеклу, кокс, камень, щебень, патоку, шпалы, кирпичи, соль, лес, дизтопливо, оборудование, госнадежды и соцразочарования. На дальней стальной колее припал к рельсам состав: несколько полувагонов и тепловоз.

Павел двинулся по едва заметной тропе. Слева и справа высилась сухая трава. Над чугункой, рощицей и прячущейся за ним трассой взошла сиротская луна, блестящая, как зеркало. Возле полувагонов кто-то двигался.

Дрейфовал.

Шёл навстречу.

Скользил в лунном бесстыдстве.

«Рабочие? Так поздно?»

Он не хотел знать ответ. Так оставались хоть какие-то шансы на самообман…

Над приближающимися силуэтами болтались сгустки блёклого света. Похожие на включенные электрические фонари, прикреплённые к каскам шахтёра, да только никакими фонарями они не были… и ничем не крепились, а висели в воздухе над головами, как распухшие светлячки.

Ущербные фигуры подступали.

«Пожалуйста, остановитесь…»

От головы состава отделилась грязная тень. Быстро: не шла, а летела над смоченной лунным светом травой. Павел инстинктивно втянул голову, проверил карманы, обернулся. Сзади поджимали чёрные опивки кладбища. Фонари приблизились, стало видно, что они закреплены на шестах, которые тащат люди, замотанные в какие-то лохмотья, бомжи, мать их, но чёрт бы с ними, главное, всё-таки люди. Павел сглотнул и облизал губы:

— Свой, мужики, свой… заблудился.

В ответ блеснула сталь цепей и кастетов, мелькнул кривой оскал ненависти к пришельцу, мнимому захватчику накопленных ценностей, никчемных, бросовых, но кровных. Угрожающе качнулись фонари, скрипнули изолентой рукоятки заточек. Павел сделал шаг назад, и оступился, едва сохранив равновесие. Над головой прошептала искорка стали, звякнула о стену за спиной.

— Да что с вами, люди, это же…

— Люди?! — рыкнуло в ответ.

Лязгнула цепь, и Павел ощутил зубастую боль в ноге, чуть выше правого колена. Пошатнулся, сжал кулаки, стиснул зубы — оскалился, как затравленный волк.

Шары вдруг стали падать, лопаясь и разлетаясь на осколки, глухие шлепки. Один, другой, затем третий… Странная тень из головы состава носилась между людьми, заставляла падать, кромсала… Павел видел, как некоторые из них разлетаются на куски, не издав ни единого шороха. Лишь нелепые спецэффекты — беспризорные фонари — хлопают на прощанье ресницами смерти, обрамляющими пустые глаза в вечность.

Раскольников ощутил холод.

Озноб понимания.