Жуть-2

Стужу узнавания.

Он понял, что это… кто это.

* * *

Загородный дом, очередной опыт, странный эксперимент. Десять человек в лабиринте, и только один знает, как найти выход.

Молчание — одно на всех.

Мастерство лидера? Талант? Одарённость? Если бы…

Обычное стадо, базисный инстинкт и ничего нового — лишь уверенность в себе и знание маршрута, полученное от «босса». И толпа следует молча, боготворя или презирая. За тем, кто знает куда идти, или думает, что знает. Большой разницы нет.

Ответственность — вот самый страшный страх человека. То, что загоняет его в стадо и делает бараном. То, что вызывает доверие, творит авторитет. И чем больше в тебе барана — тем выше чужой авторитет.

В толпе, однако, есть проверяющий. Контролёр. Тот, кто придумывает задания, тот, кто наказывает за нарушения.

Он не в стаде, он выше, он не человек.

* * *

Павел шагнул вперёд, прямиком к спасителю — тот стоял рядом с насыпью, в окружении битого стекла и чёрных, мерцающих ещё тёплой кровью, изрубленных тел.

— Спасибо… — не своим голосом сказал Павел.

Лицо спасителя покривилось… Ухмылка? Улыбка? Презрение? Что означает эта гримаса на этом лице? Одобрение? Приглашение?.. Приглашение куда?

Спаситель развернулся и направился к тепловозу. Павел попытался не отставать, но рухнул на колени. Левая нога — ватная, испуганно скулящая болью на требование идти. В руке и животе прижилась едкая боль. Раскольников скорчился на холодной земле.

— Да вставай же… вставай, чёрт бы тебя подрал!

Павел поднял злые глаза и окаменел, зажатый в холодные тиски неожиданного ужаса. Перед ним стоял руководитель эксперимента, контролёр, причина бегства, а сейчас… спаситель. Лицо — странное, чужое, но… в чём-то доброе, отеческое, пропитанное бездонной мудростью. И снова эта гримаса. По позвоночнику поднялось понимание истинной природы контролёра… и как эхо — улыбка.

— Босс? — разлепил губы Павел.

— Зови меня, как и прежде, модератор.

Раскольников заглянул в его глаза, чёрные, глубокие, в пульсирующую спираль зрачков.

— Эксперименты закончились. Пора действовать.

— Пора… — очумело повторил Павел.

— Останавливаться нельзя.

Модератор что-то достал из кармана, хрустнул стеклом, мгновенно пропитав ночной воздух исцеляющим запахом, и плеснул на распухшую ногу Раскольникова. Павел вздрогнул от неожиданности и предчувствия боли, но боль не вернулась.

— Это займёт пару минут. Жду тебя там, — Модератор вскинул рукой на тепловоз. — Ты должен сделать выбор: с кем ты, — быстрый взгляд на руины тел бомжей, — и за что ты. Главное помни: я, в отличие от остальных, знаю выход.

Раскольников перевёл взгляд на тепловоз. Модератор отпрял, тенью пронёсся над полем битвы и растворился в абрисе железнодорожного монстра.

Нога перестала болеть, в руке чувствовалось приятное покалывание, Павел встал, сделал пару шагов, остановился и ощупал себя. Ничего себе, как новенький.

— Тепловоз?.. Да пошёл ты!

Павел заспешил в сторону проходной. Проходя мимо дворницкой, заметил суету и мелькание теней, не похожее на отблески телевизионного балагана. Занавеска дёрнулась, и в окне возникло белое, перекошенное лицо. Павел ускорил шаг, дошёл до ворот, до вертушки, и стал прикидывать, как её обойти.

Сквозь приваренные друг к другу трубы пробились жёлтые всплески автомобильных фар и немой красно-синий проблесковый маячок. Павел дёрнулся назад и ткнулся в мягкий ватник сторожа.

— Попался, дорогуша, — отпружинил сторож и звякнул замком.

Накатила тёплая чесночная волна. В ловушке.

Взяли.

Скрутили.

Повязали.

* * *

Люди. Те, кто резал чужие глотки. Они уходили в комнату и там исчезали. Проходили отбор, переходили на следующий уровень. Становились выше «экспериментатора». Его авторитета хватило, но он… всего лишь человек, такой же как и все.

Последний кипящий стон застрял в ушах, отзываясь электрическим эхом в костях и суставах. Собрав волю в кулак, Павел двинулся за сонными людьми, пленёнными дрёмой победы над собой, в поединке с приказом, сразившим прежнюю мораль наповал. В ту дверь, из которой не возвращались, дверь его кабинета.

Заходили по одному. Раскольников — последний, как «контролёр» в лабиринте. Когда дверь распахнулась, он увидел. Увидел их.

Тех, кого теперь много.

И его.

И тогда он побежал. Выскочил на воздух, свежий, как вино, дурманящий свободой, и рванул на машине.

Куда? Чёрт его знает, лишь бы подальше от того… что увидел.

От тех, кто пришёл.

* * *

— С этим что?

— Да в обезьянник пока. Видел что там?

— Не, а что?

— Пятнадцать жмуриков. Или больше, — капитан бросил недобрый взгляд на Раскольникова. — И когда только успел… сейчас найдут орудие… короче туда пока… до дальнейших. Кто там сейчас?

— Глыбин, и ещё парочка…

— О, отлично, пусть пока с ними… Делегация из района приедет. Ох, ночка же, блин.

Коридор, замок, решётка. Из углов поднялись тени, надвинулись, как высокий театральный занавес, непреодолимо и безвыходно.

— Бомжей, значит, зажмурил? — произнесли синие губы на щетинистом лице. Каменная хватка вцепилась в грудь Раскольникова, собрав рубашку в комок.