Жуть-2

Ночь громыхнула напоследок. Внизу, в аду, где не протолкнуться от воробьёв, забухтело удовлетворённо. Тьма истлевала, воробьи зарывались в пыль, и таяли, или просто улетали. Люди выходили из домов, вооружённые воском, перешёптывались. Им нужно было уничтожить улики, и подумать, насколько городской опасен для их тихой и размеренной жизни.

А Олег ползал по полю среди исполинских перьев и скулил, и звал свою возлюбленную, звал, звал, звал.

Зерно Дмитрий Костюкевич

Мертвецы лежали на дороге, словно огромные жёлуди. Подбирать их перестали три дня назад, или четыре, или пять — одиннадцатилетняя Схая не могла вспомнить, когда в последний раз видела гружённую трупами подводу.

— Они кушать не нашли? — Дицца подёргала за грязный подол платья.

— Да, — ответила Схая младшей сестре.

— А мы найдём?

— Тише, не кричи.

Воздух пах кисло, гадко, едко: гнилыми листьями, гнилой плотью, залитым водой костром.

— А Коряга их оживит? — тут же пристала с другим Дицца.

— Что?

— Кадавриков этих, — сестрёнка показала на торчащие из канавы ноги мертвеца, — поднимет?

— Зачем?

— Ну… чтобы они ему еду носили, дрова рубили.

— Чихня одна из твоего рта лезет, — Схая похлопала сестричку по губам.

— Смотри, смотри!

— Ну что ещё?

Но Схая уже заметила. Пальчик Диццы плясал в смрадном воздухе. Мешок прятался в кустах, соблазнительно-полный, с яркими заплатами.

Схая развязала верёвку.

— Мясо, — обрадовалась она.

— Дай, дай, — заплясала младшая.

— Погодь ты. Варить надо. Ну, помогай.

— Тяжёлый…

Тащили долго — не то слово, тяжёлый, тяжеленный. Особенно для тонких ручек и ножек сестёр. В помощниках — одно предвкушение.

Над трубами вились болезненные дымки, напоминая выброшенные флаги: «ещё живы». Хаты тлели от немощи хозяев, разлагались вместе с ними. Особая ветхость чувствовалась во всём: потемневших брёвнах, сквозящих в серое небо крышах, покосившихся ставнях, которые крест-накрест перечеркнули углём — обрекли.

— Папка, мясо!

Отец, пошатываясь, вышел на крыльцо. Огляделся — пыльная пустая улица, съёжившиеся дома, — склонился над мешком, потянул шнурок, сглотнул и стянул края.

— Где взяли? — строго спросил он.

— А когда есть будем? — облизывалась Дицца.

— Там, — Схая поняла, что в мешке; в горле сделалось тесно, в голове холодно, — у Жёлтого тракта, в кустах лежал.

Отец кивнул и потащил мешок обратно.

— А чего, а чего?… — начала было Дицца, но Схая обняла её сзади и крепко стиснула: то ли успокаивала, то ли успокаивалась.

— Это плохое мясо, — тихо сказала она, — пошли.

Тела на дорогах… Схая до сих пор не могла поверить в это. Как и в то, что люди умирали от голода. В мирное время-то: десять лет уж прошло, как пало Кольцо, когда бескостные окружили земли Владыки… И неплохо ведь жили: на себя и город хватало. А потом, а потом…

— Хлеба… — Мальчик пытался выползти за калитку, но штанина зацепилась за гвоздь. Скелетик извивался и стонал: — Хлеба… хлеба…

— Нет у нас, Мижай! — огрызнулась Дицца. — Сами хотим!

Схая ударила её по растрескавшимся губам и поволокла дальше, прочь от просящего. «Прости, Мижай», — одними губами произнесла она.

До того, как поручить мертвецов пыли сельских дорог, хоронили на окраине: бросали всех без разбору в яму и присыпали землёй. Никаких крестов и гробов. Сверни сейчас направо — выйдут к могильнику, к торчащим из земли ногам и рукам.

Сёстры свернули налево.

Церквушка выглядела дряхлым стариком. Некогда белая, ладная, нарядная, ныне покосилась и почернела. Не зря говорят, придёт беда — земля забирать начнёт. Ещё немного и треснут последние стёкла, а тёмные корни утянут храм в преисподнюю. Схая вспомнила, как бегала к церкви во время ярмарок, лопала пряники и маковые булочки… Ей часто снились гостинцы из прошлого: она прятала гостинцы, чтобы угостить сестру, когда проснётся.

Сад при доме старосты зарос сорняком. Сам староста уехал с семьёй, как только по хатам стали рыскать солдаты со знаком Владыки на нагрудниках. Выгребали всё из амбаров и домов — каждое семечко подсолнуха, зёрнышко, крупинку. В поисках зерна долбили топорами глиняные полы и стены, заглядывали в печки и чугунки.

— Варили! Что варили?! — тряс отца проверяющий. — Почему чугунок влажный?

Папка молча смотрел в колючие злые глаза.

Ушли, не тронули. А вот отца Мижая зарубили во дворе — нашли горсть зерна. Мачеху Мижая увезли с собой в клетке. Красивая была тётя Тира, даже голод не смог стереть эту дикую луговую красоту…

За Бурой улицей, на небольшом возвышении стоял дом колдуна.

— А почему его Коряга называют? — спросила Дицца. — Потому что погнутый весь?

— Не знаю. Может, из коряг зелья свои варит.

— А они вкусные?

Схая закатила глаза.

— А давай в билетики поиграем! — попросила сестрёнка.

— Ладно, — согласилась Схая. — А потом на озеро… нарвём рыжика для лепёшек.