Жуткое утешение

На каждом повороте Нилит всякий раз с ужасом ждала, что в ночи появятся лиловые огни, чтобы приманить ее. Она ждала, что одна из дюн взорвется, осыпав ее песком, и на нее ринутся щелкающие челюсти. От страха ее внутренности были натянуты, словно тетива, а ноги двигались без остановки.

Возможно, удача не подвела ее в ту ночь, а может, шум боя в лагере отвлек от нее внимание – в любом случае ни одна дюна не сдвинулась с места, пока Нилит отчаянно бежала обратно к горе. Остановилась она только на самой вершине.

Нилит рухнула на землю, словно выпотрошенная рыба – на разделочную доску, и уставилась на звездное небо, на луну-блюдце. Тяжело дыша, она прижимала к груди медную монету.

На фоне звезд появился Гираб.

– Вы ранены?

– Слегка.

– Та сука сдохла?

– Еще как!

– А остальные?

– Сейчас, наверное, тоже.

– Мы слышали грохот и вопли…

Нилит повернулась, чтобы похлопать Аноиша по крупу. Конь притворялся спящим; она увидела его прищуренные черные глаза.

– Два дюнных дракона. Каким-то образом они меня спасли.

– Вот почему я люблю реку, там драконов-многоножек нет. – Гираб фыркнул и снова лег рядом с черным камнем. – А ваш призрак?

– Ушел. Возможно, он все еще на реке, – буркнула Нилит, зная, что лодочник уже отрубился. Что ж, пусть поспит хотя бы час.

Нилит устроилась поудобнее, чтобы следить за тем, как на равнине гаснут огни. Затухающие костры дрожали, когда рядом с ними проносились чьи-то огромные тени. Огни один за другим уступили холоду, и теперь равнину освещали только звезды и луна. Ни единого голубого пятнышка, только движущиеся лиловые точки.

Нилит вздохнула.

– Мы его найдем. У меня нет выбора.

Ни один император не должен тащить труп по пустыне, особенно свой собственный. Это возмутительно. Несправедливость высочайшего уровня. Чудовищное преступление, ставящее под удар славную репутацию правящей династии аркийцев.

Больше всего его приводила в ярость необходимость работать. А ведь за последние годы Фаразар Талин-Ренала Восемнадцатый занимался только двумя делами – пил вино и трахал наложниц из Белиша. Перетаскивая свои останки по холмистым Дюнным равнинам, он за один день потрудился больше, чем за десять лет. Конечно, он не потел и не напрягался, и у него даже не сбилось дыхание – вся нагрузка исключительно для разума. Хотя груз хватали его ладони, а тянули груз плечи, от постоянного напряжения у него болела именно голова.

Чуть раньше, в тот же день, река и баржа подвели его; руль заклинило, и баржа села на мель. Даже если бы Фаразар обладал какими-либо навыками морехода, расширяющаяся река начинала загибаться на восток, в сторону дальних районов Аракса. У Фаразара не было выбора, кроме как отправиться в город на своих двоих.

Он снова посмотрел на город, ярко пылавший в лучах утреннего солнца. Желтые и белые металлические шпили, а также хрустальные окна ловили солнечный свет. Над городом висела дымка, и посреди раскаленной пустыни он казался бурым, безжизненным. Фаразр не винил его ни за вечную пыль, ни за доки и заводские районы, извергающие из себя дым – он ненавидел его за утренний туман, прилетевший с Беспокойного моря.

Море.

Как он мечтал увидеть синюю гладь вместо тошнотно-желтого песка и столь же отвратительных коричневых камней! Его могучий город не зря прижимался к берегу – для того, чтобы быть как можно дальше от этой раскаленной, пыльной задницы, которую кто-то назвал «ландшафтом». Если бы Фаразар мог, он бы вырвал весь город с корнем и перенес бы его на тропический Эд или на Разбросанные острова, где на суше правили зеленые заросли, а не солнце.

Он проклинал пустыню молча, но она, похоже, его услышала. С края дюны полетел песок, засыпав императора. Фаразар смотрел на то, как, лишь ненадолго замедляясь, песчинки проваливаются сквозь его светящиеся руки, словно мелкие монеты – в водоем.

Фаразар продолжил свой путь, сгибаясь, чтобы преодолеть вес своего груза и давление горячего ветра, который прилетел с севера. Чужая рваная рубаха отчасти в этом помогала, но он все равно чувствовал себя пустым, несуществующим, особенно когда песок и воздух проходили сквозь него.

Его труп, казалось, становился тяжелее с каждой милей. Возможно, все дело было в прилипшем к нему песке или в растущем напряжении, однако в результате Фаразар еле полз. Ландшафт тоже не давал никаких преимуществ: дюны увеличились, превратившись в более высокие горы и более длинные долины, а их мелкий, отшлифованный ветром песок двигался даже под его бесплотными ногами. Чтобы продвинуться на один шаг по крутому склону, Фаразару приходилось делать три. По крайней мере, на противоположном склоне его тело будет само скользить вниз, и тогда он сможет отдохнуть. Фаразару было неприятно за этим наблюдать, но чем больше времени он проводил в виде призрака, тем больше он считал свое тело куском мяса, а не персоной. Моя персона. Отчаяние, вызванное утратой, было настолько сильным, что он мечтал о порабощении, хотя, как и любой аркиец, знал, что оно необратимо.