Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история

[1] Фамилия образована от французского слова souriant «улыбчивый» и должна без проблем расшифровываться зрителями начала 19 века. Но наш герой французского не знает.

[2] До 1950х годов черный цвет считался оптимальным для прочтения написанного мелом, как наиболее контрастный. Однако проведенные исследования показали, что такая контрастность отрицательно влияет на зрение учеников и доски стали делать коричневыми, а с 1970х годов — зелеными, так как зеленый цвет был признан наименее опасным для глаз.

[3] Герой, понятное дело, шутит, потому что в мире ОРС нет Марокко. А в нашем мире примерно в описываемые времена не было и марокканской разведки: Марокко было колонией Франции и получило независимость только в 1956 году.

[4] Ричард Фейнман, американский физик, участвовавший в разработке атомной бомбы, в своей книге «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!» рассказывает о том, что его письма жене приходили все в черных полосах, которыми военный цензор, прочитывавший письма, вычеркивал то, что, по его мнению, не подлежало разглашению.

[5] Нувориш — от французского nouveau riche «новый богатый»

[6] Само слово «сноб» — от сокращения «s. nob», т. е. «sine nobilitate», «не имеющий дворянства»

[7] Александр Меншиков — сподвижник Петра Первого, вышедший из простого народа, и в детстве торговавший пирогами.

[8] Здесь герой путает фамилию. Не Китайцев, а Кутайсов — получивший графский титул камердинер (т. е. личный слуга) Павла Первого.

[9] Корч — пень

[10] Мушкетерские полки были переименованы в пехотные в 1811 году. Скалозуб, который «с восемьсот девятого служу» успел бы их застать.

Глава 48

Толпа девчонок с редкими вкраплениями парней заполонила коридор Института, радостно пища или же наоборот — разочарованно вскрикивая. Ну и как мне сквозь все это девичье богатство протиснуться? Мне, между прочим, тоже интересно — поступил я или нет? Сразу полезли в голову мысли о том, что вон ту задачку надо было, наверное, как-то иначе решить, слишком уж он легкая для вступительного экзамена, опять вспомнился треклятый мухорол — а вдруг это не толуол вовсе? Вдруг я неправильно понял сигналы Каза или тот специально соврал… да нет. При все своей шебутности и чрезмерной энергичности, Каз не выглядел такой паскудой. Вот там, где его шутка не повлекла бы серьезных последствий — он бы не преминул юморнуть. Типаж человека, который знает, что за шутку его могут и побить — но не пошутить не может, натура не позволяет…

Мне в спину уткнулся твердый предмет и холодный голос произнес:

— Ваша карта бита. Мы вас разоблачили. Сдавайтесь.

Я тяжело вздохнул и, опустив голову, завел руки за спину:

— Ваша взяла. Нужно достойно признавать проигрыш. Надеюсь, мое чистосердечное признание мне зачтется? Пистолет я спрятал под кривой березой, шифровки для связи с Центром — в дуплистой иве, ампула с ядом, чтобы отравиться в случае провала — в каблуке левого заднего ботинка…

Каз не выдержал и заржал.

— Чего ты тут выжидаешь, риоранский шпи ён? — спросил он, подбросив и спрятав в карман плоский металлический пенал.

— Жду, пока рассосется вот это сборище.

— Ну, так ты можешь до морковкина заговенья[1] ждать… Айда на штурм!

Каз рванул вперед, я, секунду подумав за ним. Этот проныра уж точно прорвется к стенду, на котором вывешены результаты вступительных экзаменов, а с ним — и я.

Где проскальзывая угрем, где прошмыгивая ужом, где чуть отодвигая в сторону взвизгивающих девчонок, но Каз добрался до стенда чуть ли не быстрее, чем если бы шел по пустому коридору. Повел пальцем сверху вниз…

— Гричкин… Делентьев… Добалов… Ершанова… Ершанов… О, Ёрш, вот и ты.

Отлично… Так, стоп, с какого перепугу я — Ёрш? Ладно, эту сову мы потом разъясним[2]… Так, я точно в списке? Значит — поступил?

Поступил?!

«Ершанов Ершан. Математика — 5, химия — 5, русский язык — 4/4».

За что четыре-то?! Да и пофиг — я поступил!

Поступил!!!

ПОСТУПИЛ!!!

Я так не радовался своему предыдущему поступлению, в нашем еще мире. Там-то что — не поступил, да и фиг с ним, вернусь домой, в следующем году попробую еще раз. Это тем, кто армию не прошел, еще можно понервничать — не поступишь, в армию призовут, все такое… А мне можно было вообще не переживать.

А здесь — нееет. Мне возвращаться — некуда. И я уже как-то привык спать на чистых простынях в кровати, а не под мостом, в вагоне или еще в каких малоприспособленных для нормального сна местах. Так что сейчас с моей души упал камень, величиной с Джомолунгму[3]. Ведь теперь моя жизнь определена и расписана на пять… да нет, даже не на пять лет вперед, на всю, извините за тавтологию, жизнь.