Зигги Стардаст и я

– Так, значит… – Я не знаю, что ответить, поэтому повторяю: – Так, значит…

– Я понимаю…

– Правда?

– Правда.

– Ага…

Нет. Быть этого не может. Я не проводил без Старлы ни одного лета с тех пор, как случилось ЭТО. Меня повело: мир кружится вокруг нас, точно торнадо, а мы, склеившись ладонями, сидим в его центре. Закрываю глаза.

– Ты как, нормально? – спрашивает она, вытирая мне слезы. Вот как, а я и не почувствовал, что плачу!

– Конечно, – отвечаю я, натягивая на лицо фальшивейшую из всех возможных улыбку. – Рад за тебя. Просто буду… скучать по тебе… понимаешь…

Она приподнимает мой подбородок.

– Слушай, в порядке бреда, я тут переговорила с родителями: мама сказала, что ты можешь поехать с нами, если хочешь… Правда, здорово?

– О… да…

– Мы уезжаем на следующий день после окончания уроков. А так не придется расставаться, к концу лета тебя будет так тошнить от меня, что ты до смерти захочешь домой.

Мы смеемся. Типа того.

– В любом случае тебе будет на пользу выбраться из этого мещанского городишки, Джонни… увидеть что-то новое… познакомиться с новыми людьми… ну, понимаешь…

– Мгм…

Она продолжает говорить, но я не слышу. Мой мозг парализован. Старла права. Я никогда не покидал пределы Крев-Кёр, но всегда мечтал об этом: уехать автостопом в Калифорнию, чтобы стать звездой рок-н-ролла. Но не могу. Не сейчас. Не смогу, пока не вылечусь окончательно. Как я это сделаю без нее?

– …и сможем жить в палатках в парке на Национальной аллее со всеми протестующими против войны во Вьетнаме. Может, даже сможем сделать что-то с этой дурацкой никчемной войной, понимаешь? Давай, поехали, я не хочу делать это одна! Нам будет весело! Пожалуйста, соглашайся!

Она улыбается – натянутой улыбкой. Потому что знает.

– Отец ни за что не разрешит. Мне всего шестнадцать, и…

– Да тебе через пару недель будет семнадцать! Папа сказал, что поговорит с ним, если ты…

– И у меня еще процедуры…

– Ой… верно… – шепчет она.

– Ты знаешь, я не должен пропускать.

Старла передергивает плечами.

– Я вылечусь, слышишь? Как ты и сказала, это всего на пару месяцев. В любом случае ты должна поехать, чтобы наконец наорать на Никсона, как тебе всегда хотелось. За нас обоих. – Теперь я вытираю ее слезы. – Не волнуйся, ладно?

Я говорю это скорее себе, чем ей. Остался еще один курс процедур, но я ни за что не пережил бы предыдущие, если бы Старлы не было рядом… Я ничего не пережил бы, не будь ее рядом…

– Ага, ладно, – отвечает она.

Сидим в молчании. Кажется, будто мир треснул, осыпаясь вокруг меня, и только потом я понимаю, что запись кончилась, а игла скребет пластинку вхолостую.

– Ну же, – улыбаюсь я. – Идем в церковь.

Выключаю проигрыватель и увеличиваю громкость телевизора.

Мы смотрим Soul Train.

Бобби Уомак[13] поет фанк-версию «Fly me to the Moon»[14].

Все это время мы держимся за руки.

Даже не знаю, кто из нас больше боится разжать пальцы.

Тем же вечером лежу в постели. Не спится. Полная луна рябит сквозь крону тополя за окном, отбрасывая зайчики на стены комнаты, как маленький диско-шар.

Будильник на тумбочке показывает 03:13.

Тело дрожит. Словно погружается в ванну, наполненную льдом, но все нервы в огне. Радиоактивном. Снова этот сон. Доктор Эвелин насвистывает «Life on Mars?» Боуи[15]. Улыбается. Накрашенная точь-в-точь как он, с аквамариновыми тенями и толстыми розовыми пластами грима на щеках. Я сижу, прижатый к спинке деревянного стула. Она пристегивает меня ремнями. Оплетает запястья кожаными наручниками. Затягивает. Туго. Потом бедра. Электрические провода, подключенные к машинке на столе передо мной, извиваясь, тянутся от каждого браслета.

Она улыбается, продолжая насвистывать.

Уши накрывают мягкие наушники, заглушая мир. Я вижу, как движутся ее губы, но ничего не слышу. Она уходит, забирая с собой свет. Я плыву в пространстве. Один. В ожидании. Наконец, жужжа, включается диапроектор. Ослепляет. Мелькают картинки, до тех пор, пока…

Электрический заряд плывет по проводам, опаляя бедра, запястья, сердце. Проектор все гонит и гонит картинки по кругу, запекая мои мысли до полного забвения…

И тогда я просыпаюсь.

Вот только не до конца.

Доктор Эвелин говорит: «Любая болезнь питается секретами» – и я больше не должен их хранить, чтобы помочь себе справиться со своей, так что… ДОН-ДОН-ДОННН… Секрет первый: я болен, это мои процедуры, и так меня лечат.

Мне кажется, все это помогает. Правда так думаю. Лучше бы помогало. Иначе я стану таким, как мой дядя, и буду жить в одной из этих клетушек с мягкими стенами, в дурдоме, забытый навсегда…

Я хватаю со стола «Aladdin Sane», новый альбом Зигги, тот белый, с огненно-красной молнией, горящей на его лице. «Мону Лизу» рока. Культовый.

– Ты здесь? – спрашиваю шепотом.