Зигги Стардаст и я

– Мы – сильный народ, – продолжает он, сидя лицом к последним искрам заката. – И стали еще сильнее после того, как прожили долгие годы под гнетом белых, мы ценим семью превыше всего… – Уэб внезапно умолкает.

Я жду продолжения, но он молчит.

– Значит, ты теперь живешь здесь… с семьей?

– Пока – да. Но не со всей семьей. Родственников у меня – ого-го. Сейчас только с дедушкой и дядей. Один человек позволил нам пожить в его доме, пока мы здесь…

Его лицо занавешено волосами, так что с уверенностью сказать нельзя, но мне кажется… он плачет?

– Но… тогда… Почему ты живешь здесь?

– Извини, Боуи-бой, – разворачивается ко мне, вытирая щеки. – Твоя очередь. Как ты обзавелся этим шрамом?

– Что?! Нет! – говорю я, начесывая волосы на лоб, чтобы прикрыть его. – Для этой истории слишком рано.

– Слишком рано?

– Ты не мог бы начать с чего попроще, типа моего любимого цвета или как там?

– А какой смысл, чувак? Жизнь слишком коротка, чтобы заморачиваться такими мелочами.

– Да ладно! Я вот люблю белый цвет…

– Нет, я не об этом спрашивал!

– …потому что он как чистый лист, и…

– Это все круто, но что там с этим крутецким шрамом? Ты с ним похож на Флэша Гордона или…

– Зигги Стардаста.

– Да, приятель, на Зигги. – Уэб тянет ко мне руку.

– Пожалуйста, не надо, – прошу я. – Я этого не люблю.

– Что, болит?

– Нет. Я просто ненавижу его, и…

– Да ладно! Тогда расскажи, в чем дело. Не может быть, чтобы все было так плохо.

– Правда, забудь об этом.

– Твоя очередь, приятель…

– Бог ты мой, ЛАДНО! Я пытался сделать себе молнию, как у Зигги, папиной бритвой, но было так больно, что не закончил начатое, и теперь он выглядит как гребаный вопросительный знак, словно я гребаный Загадочник[40] или кто-то в том же духе. Все, конец истории, я выиграл!

Небо переплавляется в темно-фиолетовую акварель. Опускаю взгляд. Вокруг костра на берегу пляшут тени.

– Ничего себе, – говорит он тихонько.

– Не могу поверить, что я только что… Никто не знает, как я это сделал. Даже Старла.

Чувствую, что глаза снова наливаются слезами, торопливо смахиваю их. Боже! Да что в нем такого, в этом парне? Я словно разговариваю с зеркалом. Или с Зигги. Или со своим воображением… Но нет, он на самом деле здесь…

– Я никому не расскажу, – кивает он. – Обещаю.

И, проклятье, шрам словно понимает, что мы говорим о нем: начинает прорезаться сквозь кожу, прожигая мозг.

– Спасибо, – отвечаю я, стараясь не тереть, не давать шраму того удовлетворения, которого он хочет.

– Как странно, – задумчиво произносит Уэб.

– Что?

– Быть здесь с тобой. Не знаю. Мне на самом деле не с кем поговорить. Наверное, нет никого, кто на самом деле стал бы меня слушать… я никогда прежде об этом не думал.

Поднимаю взгляд.

– Мне тоже.

– Это типа как приятно.

– Ага… типа да…

Искра взрывает запястья, обжигает бедра. Подскакиваю на месте. Черт.

– Ты чего? – спрашивает он.

– Просто… надо бы возвращаться, – говорю я, поднимаясь на ноги. – Пока совсем не стемнело. Когда я упаду на эти камни внизу и разобьюсь насмерть, хотелось бы как минимум это видеть.

– Ладно, а то я как раз боялся следующего вопроса!

Мы смотрим друг на друга, хохочем.

Он вскакивает, устремляясь в противоположную сторону от края.

– Эй, ты куда? – окликаю я.

– Тут есть тропинка, по которой мы спустимся.

– В смысле, тропинка, по которой мы могли забраться наверх?

– Да, приятель, конечно, – хмыкает Уэб. – Но разве это было бы так здорово? Идем!

Он серьезно сейчас? Впрочем, раздумывать времени нет.

– Кстати, Загадочник – мой любимый герой! – кричит он, исчезая во тьме.

– Правда?

Круто.

Я бегу, стараясь нагнать его, и тоже исчезаю.

14

Тропинка заканчивается идеально ухоженной тропой, которая вьется, точно юркий, верткий ручеек по склону холма. На самом деле.

И он все равно держит меня за руку и ведет. Волосы шурх-шурх-шурх, блеск на его спине слабеет, пропадая в тенях. Его запах: пота с перчинкой и солнечного света. Его рука плотно притерта к моей. Я в безопасности. Особенно потому, что знаю: моей жизни больше не угрожает «спуск по скале к собственной смерти».

Считаные минуты – и мы внизу.

– Серьезно. Она все это время существовала, – говорю я, когда добираемся до опушки.

Уэб смеется.

– Ты еще когда-нибудь меня за это поблагодаришь.

– Сомневаюсь.

– Да ладно! – отмахивается он. – Я отведу тебя к велику.

К этому времени проглядывает начало ночи – точно темно-фиолетовое одеяло, на которое Старла понаклеила стразов. И гулкие звуки сквозь ветер: Вулфман Джек[41] и Rolling Stones?

– Что за черт! – Уэб останавливается. Я неловко тыкаюсь в него. Горящие палки, которые мы видели раньше, превратились в пылающий костер – фон, испещренный танцами-выпивкой-наркотой. Обезьяны с подружками, сияющими во всей дискотечной красе. А за их спинами – припаркованный, с распахнутыми настежь дверцами и ревущими колонками вишнево-красный «Транс-Ам» Скотти. О нет!

– Давай обойдем. – Я хватаю его за руку. Он и не думает двигаться.

– Нечего им делать на этой стороне, – отзывается Уэб.

– Что?