Читаем Зигмунд Фрейд полностью

– Мелех Га Олам Борей При Ха Гафен, – пришел ему на выручку Дэвид. – Когда-то я принимал весьма активное участие в нашей еврейской общине, – пояснил он свою осведомленность впечатленному Зигмунду. Тот похвально кивнул и внезапно спросил:

– Вы не отвезете меня на кладбище?

– Куда?! – удивился Дэвид.

– На мою могилу, – улыбнулся Зигмунд.

– Аа… да… – растерялся Дэвид. – Конечно! С удовольствием! – пообещал он, но тут же опомнился: – То есть извините! Я имел в виду, что мне это не составит труда… – попытался оправдаться он.

– Ничего страшного! – с пониманием рассмеялся Зигмунд. – Я рад, что хоть кому-то это доставит удовольствие, – не удержался он от соблазна подколоть своего собеседника. Тот еще раз сокрушенно покачал головой, но тут же расслабился и, улыбнувшись, отпил из чашки остывший уже чай. Зигмунд умиротворенно вытянул ноги, откинулся на спинку стула, его взгляд снова упал на магнолию. «Какой же все-таки нежнорозовый цвет у этого цветка», – подумал он.

Последний приют

– Какой драматичный финал! – голосом полным трагизма произнес Зигмунд, сев на удобное пассажирское сиденье так понравившейся ему машины.

Дэвид бросил на него сочувствующий взгляд и медленно отъехал от крематория на Голдерс-грин, а затем повернул на Фишлей Роуд.

– Умереть, быть кремированным, покоиться с прахом жены в одной урне в колумбарии, чтобы в новогоднюю ночь забравшиеся грабители разбили ее об каменный пол, – старик горестно вздохнул.

– Мне очень жаль, Зигмунд, – попытался поддержать его Дэвид. – Это были циничные и бездушные мерзавцы. Я надеюсь, полиция найдет их…

– Ведь это же произошло в этом году? – уточняя, спросил Зигмунд.

– Да… Меньше четырех месяцев назад…

– Какая ирония судьбы! – горько усмехнулся Зигмунд.

– Я должен был бы знать об этой истории… Но на рождественских праздниках мы с семьей были на Бора-Бора, потом еще неделю в Лос-Анджелесе… – ища себе оправдание, пробубнил Дэвид.

– Вы ни в чем не виноваты, – мягко произнес его Зигмунд. – А знаете?! – воодушевился он. – Этих незадачливых похитителей, не сумевших унести урну, можно понять! Это была весьма ценная ваза! Этрусская, третий век нашей эры! Мне ее подарила сама принцесса Мари Бонапарт, правнучка брата Наполеона! С точки зрения искусства эта ваза представляла более высокую ценность, чем какой-то прах еврейских супругов…

– Сомневаюсь, что похитители действительно разбирались в ценностях, иначе бы знали, что содержимое в вазе с точки зрения человеческой истории бесценно! – громко заявил Дэвид, не позволив Зигмунду принизить самого себя.

– Одно радует, – с энтузиазмом сказал Зигмунд, явно польщенный услышанным. – Ваза, как я понимаю, хоть и значительно пострадала, но теперь с нашим с Мартой прахом находиться в надежном месте!

– Да, жаль, правда, что место оказалось недоступным для нас… – огорченно согласился Дэвид, остановив машину на узкой улочке. – Но зато вот это место для нас доступно…, и я подумал, что вы бы наверняка… захотели еще раз здесь… побывать…

Он взволнованно посмотрел на Зигмунда, призывая его обернуться. Тот осторожно повернул голову в сторону бокового окна и потрясенно застыл. Было видно, как дрогнул его подбородок, а на глаза набежали слезы. Дрожащей рукой Зигмунд толкнул дверцу и вышел из машины. Подойдя к трехэтажному особняку из красного кирпича, он встал перед ним, разглядывая родные окна и крышу с такой завороженной грустью и любовью, которая бывает после долгой разлуки с дорогим сердцу местом. Его взгляд остановился на двух настенных табличках. Та, что была о нем самом, его не заинтересовала, а вот вторая поглотила его целиком. «Анна Фрейд – пионер детского психоанализа жила здесь 1938–1982», – гласила она.

– Спасибо! Это действительно… Спасибо! – не находя слов, растроганно поблагодарил он подошедшего Дэвида. Тот улыбнулся, невероятно счастливый тем, что сумел порадовать старика. Взяв Зигмунда под локоть, бережно поддерживая, Дэвид предложил войти в дом.

Зигмунд подошел к парадной двери и с замиранием сердца прикоснулся к ней. Дверь оказалась не заперта. Словно не решаясь переступить порог, он остановился.

– Теперь это музей Зигмунда Фрейда, – пояснил Дэвид, подбадривая его.

Перейти на страницу:

Все книги серии Эксклюзивные мемуары

Фаина Раневская. Женщины, конечно, умнее
Фаина Раневская. Женщины, конечно, умнее

Фаина Георгиевна Раневская — советская актриса театра и кино, сыгравшая за свою шестидесятилетнюю карьеру несколько десятков ролей на сцене и около тридцати в кино. Известна своими фразами, большинство из которых стали «крылатыми». Фаине Раневской не раз предлагали написать воспоминания и даже выплачивали аванс. Она начинала, бросала и возвращала деньги, а уж когда ей предложили написать об Ахматовой, ответила, что «есть еще и посмертная казнь, это воспоминания о ней ее "лучших" друзей». Впрочем, один раз Раневская все же довела свою книгу мемуаров до конца. Работала над ней три года, а потом… уничтожила, сказав, что написать о себе всю правду ей никто не позволит, а лгать она не хочет. Про Фаину Раневскую можно читать бесконечно — вам будет то очень грустно, то невероятно смешно, но никогда не скучно! Книга также издавалась под названием «Фаина Раневская. Любовь одинокой насмешницы»

Андрей Левонович Шляхов

Биографии и Мемуары / Кино / Прочее
Живу до тошноты
Живу до тошноты

«Живу до тошноты» – дневниковая проза Марины Цветаевой – поэта, чей взор на протяжении всей жизни был устремлен «вглубь», а не «вовне»: «У меня вообще атрофия настоящего, не только не живу, никогда в нём и не бываю». Вместив в себя множество человеческих голосов и судеб, Марина Цветаева явилась уникальным глашатаем «живой» человеческой души. Перед Вами дневниковые записи и заметки человека, который не терпел пошлости и сделок с совестью и отдавался жизни и порождаемым ею чувствам без остатка: «В моих чувствах, как в детских, нет степеней».Марина Ивановна Цветаева – великая русская поэтесса, чья чуткость и проницательность нашли свое выражение в невероятной интонационно-ритмической экспрессивности. Проза поэта написана с неподдельной искренностью, объяснение которой Иосиф Бродский находил в духовной мощи, обретенной путем претерпеваний: «Цветаева, действительно, самый искренний русский поэт, но искренность эта, прежде всего, есть искренность звука – как когда кричат от боли».

Марина Ивановна Цветаева

Биографии и Мемуары
Воспоминание русского хирурга. Одна революция и две войны
Воспоминание русского хирурга. Одна революция и две войны

Федор Григорьевич Углов – знаменитый хирург, прожил больше века, в возрасте ста лет он все еще оперировал. Его удивительная судьба может с успехом стать сценарием к приключенческому фильму. Рожденный в небольшом сибирском городке на рубеже веков одаренный мальчишка сумел выбиться в люди, стать врачом и пройти вместе со своей страной все испытания, которые выпали ей в XX веке. Революция, ужасы гражданской войны удалось пережить молодому врачу. А впереди его ждали еще более суровые испытания…Книга Федора Григорьевича – это и медицинский детектив и точное описание жизни, и быта людей советской эпохи, и бесценное свидетельство мужества самоотверженности и доброты врача. Доктор Углов пишет о своих пациентах и реальных случаях из своей практики. В каждой строчке чувствуется то, как важна для него каждая человеческая жизнь, как упорно, иногда почти без надежды на успех бьется он со смертью.

Фёдор Григорьевич Углов

Биографии и Мемуары
Слезинка ребенка
Слезинка ребенка

«…От высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре неискупленными слезами своими к боженьке». Данная цитата, принадлежащая герою романа «Братья Карамазовы», возможно, краеугольная мысль творчества Ф. М. Достоевского – писателя, стремившегося в своем творчестве решить вечные вопросы бытия: «Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой». В книгу «Слезинка ребенка» вошли автобиографическая проза, исторические размышления и литературная критика, написанная в 1873, 1876 гг. Публикуемые дневниковые записи до сих пор заставляют все новых и новых читателей усиленно думать, вникать в суть вещей, постигая, тем самым, духовность всего сущего.Федор Михайлович Достоевский – великий художник-мыслитель, веривший в торжество «живой» человеческой души над внешним насилием и внутренним падением. Созданные им романы «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы» по сей день будоражат сознание читателей, поражая своей глубиной и проникновенностью.

Федор Михайлович Достоевский

Биографии и Мемуары

Похожие книги

100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное