Зигмунд Фрейд

Было важно, чтобы он понял, что я еду выступать на съезде в Берлине с докладом о том, что евреи должны жить вместе с национал-социалистами. Я приказала ему убрать свой морфий, и они прикрыли мое лицо тканью, чтобы сдержать кашель. Я кричала им, что я не та Анна из статей, которые они постоянно публиковали, глупая маленькая фрейлейн, которую они лечили разговорами, и это все равно не помогло. Мы все знали, в чем была их проблема – они были мужчинами. Брейер думал, что все знает. Так же думал и этот наглый друг, с которым я никогда не была знакома, этот Фрейд, который потом писал обо мне так, будто знал меня. Никто из них и близко не подошел к Анне. Она играла с ними в женские игры.

Потом игла вошла в тело с хлопком, и я увидела мелькание голубых перьев над озером.

Я проснулась на рассвете в спальном вагоне с несильной головной болью, которая практически прошла к тому времени, как мы приехали в Берлин.

Глава 31. Исход

Самые разные организации доживали последние дни. «Факел», который перестал издаваться в феврале 1936 года, напоследок еще раз бросил камень в сторону психоанализа. Аналитики, заявил Карл Краус в последнем номере, подстерегают своих жертв у гостиниц на Рингштрассе. Некоторые, добавил он, «среди них самые ничтожные», уже уехали в Америку, «чтобы устроиться там, где есть деньги» – возможно, намек на Виттельса, который уже процветал в Нью-Йорке.

Французская журналистка в том же году ездила в Вену, чтобы написать юмористический рассказ о том, что Фрейд считает себя и свою науку удобной мишенью. Назвавшись мадам Дюбуа и притворившись, что боится собак, сна воспользовалась Полем Федерном в качестве посредника.

Федерн, который принял ее (как она намекнула) только потому, что она утверждала, будто «отвратительно богата», отличался «раввиноподобным носом, какие можно увидеть только на антисемитских карикартурах». Он взял с нее деньги и устроил встречу с Фрейдом, с которым она увиделась в «красивом доме, свежевыкрашенном, с орехово-коричневыми ставнями, сияющими на солнце», – доме, который он снимал на тенистой дороге в Гринцинг, ведущей в «Бельвю» и на Химмельштрассе Федерн тоже был там.

Выглядевший, по утверждению журналистки, скорее на шестьдесят, чем на восемьдесят, Фрейд был в «щегольском сером костюме, как жиголо, но это не выглядело смешным, потому что в том, как он ходил и двигался, было очень много молодой энергии». Его руки тоже были молодыми, «красноватыми и тяжелыми, но без морщин и без этих пятен, которые обычно покрывают руки стариков». Она заметила у него под подбородком «большой комок», который двигался, когда он говорил, и предположила, что это из-за «серьезного заболевания гортани», от которого его чудом спасли с помощью операции. Насколько он пострадал, она не заметила. Она увидела только рот, «полный золота как у старого каннибала, только что побывавшего у американского дантиста».

Настоящая пациентка, возможно, была бы преисполнена благоговения или, по крайней мере, внимания, но мадам Дюбуа откинулась назад и просто развлекалась.

«Почему вы настаиваете, чтобы я лечил вас? – спросил он ее по-английски. – Лечение психоанализом очень долгое. Оно займет не меньше года, а может, больше, и за это время я могу умереть. Тогда что вы будете делать? Убьете себя? У вас никогда не появляется желания покончить с собой? Или появляется?»

С ее точки зрения, он был карикатурой, смешным старым евреем с золотыми зубами, который пользуется людской легковерностью. Возможно, на этом этапе жизни он уже стал карикатурой. Его творческие годы закончились, мир все еще пытался понять его теории, а Вена, которая была его лабораторией, постепенно исчезала.

Когда мадам Дюбуа упомянула, что собаки ей раньше нравились, и согласилась, что под «раньше» имела в виду «до брака», «два пророка обменялись взглядами, полными скромного торжества людей, которые никогда не ошибаются».

– Что я вам говорил? – сказал Фрейд.

– Совершенно верно, герр профессор.

– Это классический случай.

– И я так подумал, герр профессор.