Зигмунд Фрейд. Упадок и конец психоанализа

Многие экспериментальные исследователи не только принимают этот приговор, но они также сами кокетничают с этим. Подобно знаменитому английскому математику Годфри Харди, они любят экспериментальную работу как раз потому, что она, как им кажется, не имеет практических последствий. Они думают, что их задания появляются сами по себе и не имеют никакого отношения к проблемам повседневной жизни. Такое бегство от реальности (можно было бы назвать его эскапизмом) сложно понять, тем более что оно почти с уверенностью оканчивается неудачей; так как даже математика Харди оказалась полезной и применимой в практических вещах (что доказывает, например, создание атомной бомбы). Похожим образом кажущаяся такой эзотерической работа о кондиционировании (выработке условного рефлекса) у собак была основополагающей для нас в том, что она дала модель для возникновения – и возможного устранения – неврозов. Павлов определенно никогда не сомневался в практическом значении открытых им закономерностей – и насколько же прав он в этом оказался! Но впечатление практической несущественности экспериментальной психологии сохраняется, и, к сожалению, также в этом (плохом) мнении есть довольно много правды. Многие экспериментаторы концентрируются на слишком маленьких проблемах, которые они решают методически элегантно, но эти проблемы не имеют реального научного значения. Это, естественно, касается далеко не всех исследователей-экспериментаторов; и, собственно, существующих уже сегодня свидетельств человеческой реальности должно было бы быть достаточно, чтобы произвести впечатление даже на самого твердого скептика (если он только хотел слышать и видеть). Эта книга писалась не в последнюю очередь для того, чтобы точно прояснить именно этот критический вопрос: мы можем объединить друг с другом важность и строгость, значение для человека и чистоту научного эксперимента. Остается лишь убедить мир в этой важнейшей истине. Большинство наших современных общественных проблем – от войны до политического стремления к власти, от психических расстройств до супружеской дисгармонии, от забастовок до расизма – это явления психологической природы. Поистине, пришла пора потребовать помощь науки, чтобы решить эти проблемы раз и навсегда.

С влиянием Фрейда можно сравнить влияние Маркса, в том отношении, что Маркс тоже построил всю систему своего учения на «интерпретациях» и считал прямые доказательства излишними. К этому добавляется то, что очень немногие из тех, которые утверждают сегодня, что разделяют его представления, потрудились когда-нибудь прочитать его оригинальные тексты или же, по крайней мере, проконсультироваться со вторичной литературой – все равно, насколько логичной она была. В действительности марксисты современности часто представляют точки зрения, которые диаметрально противоположны взглядам и учению Маркса и Ленина. Один из примеров этого – вопрос о наследственности интеллекта: как Маркс, так и Ленин недвусмысленно высказывались о том, что они понимали под своей верой в «равенство» – как существенный для социализма идеал – социальное, а отнюдь не биологическое равенство, причем они специально подчеркивали, что достичь последнего абсолютно невозможно. Таким образом, также из их трудов ясно следует, что они считали, что интеллект и другие способности однозначно имеют генетическую основу. Тем не менее, некоторые из их современных приверженцев утверждают точную противоположность. То же самое касается и Фрейда: даже если мы не будем учитывать настоящих «мятежников», то упомянутый выше «мир воззрений», который создали его приверженцы, заметно отклоняется от того, что он сам еще смог бы принять. И только из-за того, что также в этих случаях можно подтвердить «прародительскую роль» Фрейда, никогда также нельзя полностью освободить его самого от (частичной) вины.

Но если ценность психоанализа столь невелика, и последствия от его применения настолько плохи, почему же он тогда стал таким влиятельным? Как было возможно, что один человек смог убедить общественность в значении своих теорий, когда они не только не могли быть обоснованы доказательствами, а – по меньшей мере, в нескольких случаях – прямо противоречили указанным им самим примерам; теорий, которые, в принципе, происходили только из переноса их автором своих собственных невротических проблем (и их самоанализа) на все человечество? Ну, можно только надеяться, что будущие социологи и психологи найдут окончательный ответ на эти интересные и важные вопросы и вместе с тем положат конец всему этому безобразию.