Зима

Говорят, что человек, привыкший к насилию, уже больше без него не может. Ему просто необходимо, чтобы его немножечко «придушивали», иначе он уже не чувствует себя полноценным и у него застаивается энергия. Но как ни странно, Нина освоилась в новой комнате очень быстро: всё вымыла, побелила потолок, поменяла занавески. Аришка разложила свою коробку с игрушками: тряпочки, посуду, кукол, мишек, зайцев. Были, конечно, и трудности: последний раз Нина продала свою картину три года назад. Её накопления заканчивались, и надо было думать о работе. Не было надежды, что Нина напишет быстро что-то новое. Мало было написать, нужно было ещё и продать. О Вадиме думать не хотелось. Как он там, предаётся ли тоске или бьётся в родовых муках? Кажется, самое страшное в жизни было уже позади, или ей так хотелось? Иногда можно за три года прожить тридцать лет. И теперь, сидя на полу в полупустой комнате в коммунальной квартире, без денег, с малышкой на руках, беременная, она была невероятно счастлива и довольна жизнью. Рядом на полу устроились Гулька и Игорь. Все с удовольствием уминали купленную по дороге печёную курицу, запивали её крепким зелёным чаем, и, кажется, из этой крохотной комнатки по всей земле распространялось умиротворение.

– Знаешь, Нин, я к Кольке не вернусь, не могу больше.

– А где жить будешь?

– У Игоря. А с мужем соседями теперь будем, – она хихикнула.

– Спасибо тебе.

– За что? Солнышко моё! Спасибо тебе за здравые идеи. Завтра же заберу вещи, когда он будет на работе.

Когда Игорь пошёл курить, натянув на свой хвостик шапочку, и его сутулая долговязая фигура скрылась за дверью, Гуля спросила:

– Как тебе он?

– Мне кажется, что он похож на клоуна. Немножко сумасшедший. Гулька, вы похожи.

– У него в крови есть что-то, что делает меня счастливой.

– Ты больше его не любишь?

– Колю? Отношусь хорошо, уважаю и даже восхищаюсь, но не люблю.

– А шикарная жизнь? Квартира, дача, зарплата?

– Я не заложница у всего этого. Ты вот сама четыре года с уродом прожила, не понятно зачем.

– Три. И он не урод.

– Прости.

– Ты серьёзно разводиться собралась?

– Да. Замуж хочу. И не останавливай меня. Не важно, что мы с ним три копейки зарабатываем. Мотоциклы оставлю себе. Да он и не возьмёт. «Ямаху» отдам Игорю, а сама буду гонять на «Урале».

– Я за тебя боюсь.

– Не дрейфь, Нинка, живём один раз. А ты что? Что дальше будешь делать?

– Рожать.

Гуля схватилась за сердце и расширила глаза:

– Ненормальная! Дай же я тебя обниму, Ниночка! Ах ты… Боже мой! Милая моя!

В сумерках завершающегося дня медленно растворялись и чуть покачивались обнявшиеся женские фигуры. Когда с курения вернулся Игорь, Гулька о чём-то страстно шепталась с ним на кухне, потом они опустошали свои бумажники и вкладывали деньги в конверт. Конверт вскорости оказался в руках Нины, и Гуля сказала уверенно и спокойно:

– Нинэль, мы ещё заработаем, а это – тебе.

– Знаете, художники такой народ не надёжный. Я ведь гулял, выпивал, только Диана могла такое вытерпеть. Помню, дело было на пленэре, в деревне, напились мы с друзьями, да так, что думал, помру. Сами понимаете, молодое вино, брынза, перцы… Утром еле разомкнул глаза – лицо отекло, сердце болело, ноги еле двигались. Ну, думаю, всё равно помирать, надо написать что-нибудь на дорожку. Разложил на столе как попало фрукты, овощи… Их подсветило утреннее солнышко. Я пишу, и легче мне становится! На душе и в теле. Дописал и ожил! Вот, поглядите, что получилось. Люди, люди, странные они…