– Кто?! Я инфантильный? – нарочито гневливо пошел на нее Гоша. – Ах ты бессовестная девчонка! А ну иди сюда! Сейчас я тебе покажу, кто из нас инфантильный!
Варя только взвизгнула счастливо, оказавшись в его объятиях. Потом вдруг напряглась, прошептала испуганно Гоше в ухо:
– Слушай, он смотрит…
– Кто? – удивленно спросил Гоша, проследив за ее взглядом.
С портрета на стене на них смотрел Сергей Есенин. Любимый поэт тети Люды. И моментально в голове Гоши пронеслась картинка из детства… Тетя Люда, маленькая девочка-женщина с наивными восторженными глазами, читает с пафосом, чуть подвывая на концах есенинских строчек: «Шаганэ ты моя, Шаганэ! Оттого, что я с севера, что ли! Я готов рассказать тебе, поле!..»
Наверное, она тогда на Беллу Ахмадулину хотела быть похожей. А получалось смешно. Бедная, бедная тетя Люда. Поэзию любила. Лирику. А в обычной жизни места для лирики так и не нашлось…
– …В пансионат? С чего вдруг? Это что, твоя сыновняя забота о матери зачесалась, так надо понимать?
– Ага. Зачесалась. Будем считать, что я к тебе подлизываюсь. Представляешь, как сейчас в лесу хорошо? Осень, листья… М-м-м, красота… И погоду на две недели хорошую обещают.
– А путевка на две недели?
– Ага.
– Ничего себе, щедрость…
– Ага. Мне для любимой мамочки ничего не жалко.
– Да я не выдержу две недели! Это долго!
– Ничего, выдержишь. Отдохнешь, нагуляешься, свежим воздухом подышишь, приедешь как новенькая.
– А ты без меня, значит, жениться будешь?
– Нет, не успею еще. Тем более ты ж все равно не хотела участия принимать!
– Я и сейчас не хочу.
– Ну вот видишь.
– Да что – видишь! Будто я не знаю, чем все это кончится! Не подходит тебе эта девушка, я-то прекрасно понимаю! А ты влюблен и слеп, как осел! Неужели ты и впрямь думаешь, что я банально ревную и не хочу тебя отпускать? Нет, мой дорогой, материнское сердце никогда не ошибается!
– Мам… Не начинай, а? Во-первых, ты повторяешься. Во-вторых, ты говоришь сейчас противными штампами. В-третьих, голос у тебя ужасно противный. Ты сама-то себя слышишь? Ради бога, давай закроем тему, иначе опять поссоримся.
– Что значит – опять? Мы вроде не ссорились. Я просто высказала свое мнение, и все. А что касается твоих матримониальных событий… Не знаю, как это все называется, ну, когда надо знакомиться с родственниками невесты… Здесь моего трогательного участия не будет. От этого избавь.
– Хорошо, избавляю. Твое право. Видишь, даже путевку купил, чтобы повод был для избавления.
– Быстро сообразил, однако.
– А ты хочешь, чтобы я тебя умолял-таки трогательно поучаствовать? Да будто я твоего характера не знаю, Мамьюль! Чем больше тебя умоляешь, тем больше ты в позу встаешь! Знаем, проходили… Это у тебя от одиночества такая вредность-броня образовалась, наверное.
– Не хами.
– Я не хамлю. Наоборот, сочувствую и понимаю. Знаешь, если я с тебя пример возьму и тоже в дурацкую позу встану… Тогда уж вообще будет полный атас…
– Ах, какой у меня мудрый сын! Как он все понимает и сочувствует своей матери! Посмотрите на него! И в кого такой уродился?
– Ты говорила, в отца…
Они замолчали, одновременно повернув головы к большому портрету на стене. Красавец с портрета улыбался им белозубо и беззаботно, синие глаза светились веселым прищуром. Казалось, вот-вот рассмеется им в лица. А еще почему-то казалось, что через беззаботность и счастливый вид проскальзывает некоторое недоумение – не понимаю, мол, я ваших проблем, ребята… Хоть и дорогие вы мне люди, сын и любимая женщина, но все равно – не понимаю…
– Так ты поедешь в пансионат, мам? – тихо спросил Гоша, не отрывая взгляда от отцовской улыбки.
– Поеду… – так же тихо ответила Юля, вздохнув. – Не могу же я пренебречь сыновней заботой. Да мне и впрямь не помешает свежим воздухом подышать, в себя прийти от твоих новостей… Я думаю, меня на работе отпустят. Правда, придется без содержания отпуск брать, внеплановый.
– Да черт с ним, лишь бы дали.
– Дадут… Придумаю что-нибудь. Я никогда не брала внеплановый отпуск. А номер в пансионате одноместный?
– Нет. Двухместный. Одноместных не было.
– Ну хорошо. Вдвоем даже веселее. Лишь бы соседка адекватная попалась! Надеюсь, мне повезет.
– Конечно, повезет, мам. Я тоже очень надеюсь.
Гоша опустил глаза, отвел их в сторону, чуть прикусил губу. Юля глянула на него с удивлением – довольно странная, несвойственная ее сыну мимика, девчачья какая-то… Но удивление тут же и ушло, сменившись нахлынувшей вдруг душевной удовлетворенностью – все-таки приятно, черт возьми, когда о тебе сын заботится! Хоть и напоследок, пусть… Может, это вообще последняя проявленная забота о матери? Хотя потом обратно приползет, это ж очевидно. Прибитый семейной жизнью, издерганный… Но это же будет – потом! А пока… Пока пусть будет так, как есть.
Шагнув к Гоше, встала на цыпочки, чмокнула его в щеку. Протянула ладонь, стерла следы помады, проговорила тихо:
– Спасибо, сынок.
– …Спасибо, доченька, конечно… Вот обрадовала, так обрадовала! И не столько путевкой в пансионат, сколько проявленной заботой! Какая же ты у меня добрая душа, доченька…