Зима, когда я вырос

Минуту спустя я с чистыми руками и в забрызганных водой брюках сидел за одним из длинных низких столов напротив Звана. Кроме нас, детей в зале не было.

— Здесь можно читать сколько хочешь, — сказал я. — Но нельзя брать книги домой. Вон из тех шкафов можно, но для этого нужен читательский билет, а за него надо заплатить деньги, а денег у меня нет. Подожди, я сейчас принесу хорошую книжку.

Я встал, подошел к низкому шкафчику, присел на корточки, провел указательным пальцем по корешкам и быстро нашел «Пиг-Паг-Пенгел».

Зван внимательно осмотрел книгу.

В ней обалденные рисунки Ри Крамер и уйма стихов, которые я когда-то обожал. Если Зван скажет хоть одно плохое слово об этой книге, он у меня схлопочет.

— Стихи сочинил какой-то Пэ ван Ренссен, — сказал Зван. — Книжка для маленьких детей.

Зачем он так сказал? Он имел в виду, конечно, не книжку, а меня, что это я маленький. Ну почему ему хотелось испортить такой хороший день!

— А вчера вечером ты смеялся, когда я тебе читал стишок из этой книжки. Помнишь: «Горя от возмущения, сверкнул глазами он…»

Я решил не давать Звану по уху, потому что читальный зал — неподходящее для этого место. Дрожащими пальцами я нашел этот стишок и придвинул книгу, открытую на нужной странице, к Звану.

Зван прочитал стишок и несколько раз усмехнулся.

— А «Фритса ван Дюрена» у них здесь нет, — сказал я, — и забавных книг про Дика Трома и Питье Белла [13]тоже; они считают, что такие книжки нам читать не положено, потому что это мальчишки-безобразники.

— Кому — нам? Глупой малышне?

— Ну да, — сказал я.

— Цензура, — сказал Зван с презрением, — фу!

— У них здесь только книги о послушных детях. Однажды я спросил у библиотекарши, где стоит книжка «Бычок и Дылда» [14]. Она чуть не упала в обморок.

Зван хотел было что-то сказать, но прямо над нами появилась большущая голова библиотекарши; я страшно испугался — когда с кем-то болтаешь, то часто не замечаешь, когда к тебе подходят, ужас.

— Мальчики, — сказала библиотекарша, — здесь полагается сидеть тихо и читать, а то вы мешаете другим.

— А других тут нет, — сказал я.

— Почему здесь у вас цензура? — спросил Зван.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, мальчик, — сказала тетенька. — У нас производится тщательный отбор книг, с педагогической точки зрения, да-да, здесь есть книги, которые можно читать для развлечения, и книги поучительные. Мы отделяем зерна от плевел.

— А комиксы — это, конечно, плевелы?

— Не хочу о них даже разговаривать!

— А «Гекльберри Финн» у вас есть? — спросил Зван.

— Нет, — библиотекарша взглянула на Звана с испугом.

— Там рассказывается о мальчишке, который дружит с негром, — пояснил Зван, — о юном беспризорнике, который курит трубку и ругается с вечно пьяным отцом.

Библиотекарша сказала тихо-тихо:

— Лучше уходите отсюда!

— Но я только что дал ему прочитать один стишок в книжке с полки! — поспешно сказал я.

— Вы еще не доросли до того, чтобы посещать читальный зал.

— Идем, — сказал Зван, — я никогда не читаю больше одного стишка в день. Мы прочитали хороший стишок, Пэ ван Ренссен знает свое дело.

Выйдя на воздух, мы побродили по площади у библиотеки. По средам здесь собираются филателисты: марки покупают, продают, обменивают. Повсюду стоят хмурые деды. Под мышкой у каждого по толстому альбому, а на лице написано, что они никому и ничему не верят. Каждую марочку рассматривают с диким недоверием. Как все взрослые, играющие в игры (папа говорит, что коллекционирование — самая глупая разновидность детских игр), они терпеть не могут детей. Ненавижу амстердамских дедов, они вечно ругаются мне вслед на улице или сплевывают жевательный табак мне под ноги.

В эту среду у стариканов от холода носы стали лиловыми. Водянистыми глазками они смотрели на нас со Званом; у некоторых на голове была шапка с помпоном — наверняка сперли у своих внуков.

Старый-старый филателист, который вел рядом с собой велосипед, чуть не наткнулся на нас. Велосипед был ржавый, на руле висела пустая сумка, на багажнике сидел несчастного вида мальчик лет восьми в пальтишке, из которого явно вырос.

— Па-а-апа, это были мои-и-и м-а-арки, — хныкал мальчик, — я тебе не разрешал их продавать.

— Это его папа, — удивленно сказал я Звану, — а я-то думал, что по крайней мере прадедушка.

— Ты их укра-а-ал, — тянул мальчик сквозь слезы.

— Папа теперь купит хлеба и молока для всех своих двадцати детей, — сказал я.

Филателист так и не сел на велосипед, даже когда вышел на проезжую часть.

Зван смотрел этой парочке вслед, пока они не скрылись из виду.

Мы прислонились к дереву.

Зван не жаловался на холод. А я внушал себе, что мне тепло.

— Этот мальчишка сидел у папы на багажнике, — сказал Зван.

В ответ я продекламировал:

— Привет, мальчишка! Привет, малыш!
Ну как делишки? Куда спешишь?
— Я не мальчишка! — сказал меньшой. —
Я не мальчишка, ведь я большой!

Но Зван меня не слушал.

— А ты когда-нибудь сидишь у своего папы на багажнике?