Зима отчаяния

Сабуров не хотел излишне утомлять священника. Когда Добровольский начал заговариваться, следователь поднялся.

– Отдыхайте, отец Евгений, – он поклонился, – спасибоза помощь, мы обязательно отыщем преступника.

Ветер за окном лепил на выбеленное стекло хлопья мокрого снега. Раскачивался тусклый фонарь, Сабуров затянулся папиросой. Несмотря на свое обещание Добровольскому, он не был уверен, что Призрак попадется в их руки.

Отец протоиерей не успел рассказать, как онвстретился с преступником. Добровольский опять начал бормотать о демонах и наказаниях за грехи.

– Цепь, – Сабуров сверился с золотым брегетом, – он говорил о какой- то цепи, – забинтованные пальцы Добровольского схватили руку следователя.

– Они послали ко мне демона, – священник тяжело дышал, – цепь никого не прощает. Они узнали о моем раскаянии. Я хотел рассказать о своих грехах на исповеди и они убили меня, – брегет Сабурова размеренно прозвонил одиннадцать раз.

Показания отца протоиерея укладывались в версию о шпионаже, о чем Сабуров и написал в весточке начальству. Из ответного конверта следователь удовлетворенно узнал, что Путилин с ним соглашается. Начальство, правдо, указывало, что рог, о котором болтал Добровольский, мог быть иудейским филактерием. Из описания священника выходило, что смуглый черноглазый Призрак тоже смахивал на иудея.

За спиной Сабурова лежала Коломна, где обретались отставные солдаты- иудеи с семьями и проезжающие торговцы. Половина квартала не имела права находиться в столице, однако в полицейских участках закрывали на это глаза. В путанице улиц помещались разрешенные и подпольные молельни, лавки, где на задних дворах забивали скот и дешевые кухмистерские. Сабуров и сам любил захаживать сюда за фишем.

– Кто отправится на убийство с филактерием на лбу, – фыркнул следователь, – а что касается хриплого голоса, то господин Завалишин у нас простужен. Он высокого роста, смуглый,– Сабуров задумался, – если Добровольский опознает его по фотографической карточке, то дело можно считать закрытым.

Сабуров все равно стремился к честной игре, как выражались англичане.

– Я должен поработать с полицейским художником, – он набросал список дел в блокноте, – и еще раз проверить папки с иудеями. Вдруг Завалишин не имеет никакого отношения к Цепи, – Сабуров был уверен, что так священник назвал шпионов, – и наемный убийца действительно иудей? Хотя они все время в разъездах, Призрак мог давно покинуть город.

Сабуров считал черту оседлости средневековой косностью, однако к делу это не относилось.

– Тихокак, – ветер на Офицерской улегся, – даже извозчиков нет, – стрелки его часов подходили к полуночи. Аккуратно выбравшись из палаты, Сабуров убедился, что оба полицейских у палаты Добровольского не спят и не играют в карты.

– Никого не было, ваше благородие, – отрапортовали парни, – сестра принесла ужин и доктор заходил с лекарством, – приоктрыв дверь, Сабуров удостоверился, что в палате все в порядке. Ему почему- то послышался свист ветра.

– Ерунда, – при свете ночника он обвел глазами комнату, – окна плотно закрыты, а до чердака не добраться, пусть мы и на последнем этаже. Мне чудятся звуки, пора поспать, – простившись с полицейскими, Сабуров пошел в свою палату.

Сабурову выдали полосатый больничный халат, однако следователь предпочел прикорнуть по- походному, только избавившись от сюртука и жилетки. Рассмотрев при свете ночника прохудившийся ботинок, он понял, что покупки новой пары не избежать. Сведение домашнего баланса ввергало Сабурова в откровенный сплин, как выражались англичане. Достав блокнот, он водрузил ноги на спинку кровати. Максим Михайлович отвел три страницы на подробные сведения о жертвах Призрака. Преступник тоже удостоился отдельного листа. Сабуров надеялся на завтрашнее продолжение разговора с протоиереем.

– Берлин, – он покусал карандаш, – надо подробно расспросить отца Евгения о его встречах и знакомствах. И надо выяснить, бывал ли Завалишин в Берлине. Наверняка, бывал. Столица Пруссии – недальний свет, – пока из схем и чертежей Сабурова складывалась очень определенная картина.

Его беспокоило упоминание князя Литовцева. Вельможа пришелся по душе Максиму Михайловичу. Следователь напомнил себе, что надо сохранять беспристрастность. Завалишин, с его надменностью и сомнительными семейными связями гораздо больше подходил на роль шпиона, однако и его сиятельство мог оказаться на содержании Германии.

Сабуров, впрочем, не понимал, зачем богатейшему Литовцеву понадобилось продавать государственные секреты.

– Его могли шантажировать, – хмыкнул Максим Михайлович, – что, если княжна София Аркадьевна нарочно направила меня по ложному следу, зная о предательстве брата? Она может защищать князя. Кровь, как говорится, не вода, – Сабуров чувствовал, что сунул руку в растревоженный муравейник.