Зима тревоги нашей

– И еще как! – Я выпил залпом полбокала и, ощутив, как за глазами разливается тепло, посмотрел на улицу сквозь бутылочное стекло в крошечной створке. В нем отражался свет свечи, и казалось, что он медленно вращается. Вероятно, это было самовнушение, поскольку я слышал свой голос, доносившийся словно извне. – Миссис Марджи – Ведьма Востока[24]. Мартини – не напиток. Мартини – зелье. – Мерцающее стекло все еще притягивало меня.

– Вот те на! Я-то всегда считала себя Озмой. Разве Ведьма Востока не была злой?

– Еще бы!

– Разве она не растаяла?

Сквозь кривое стекло я увидел мужскую фигуру, бредущую по тротуару. Она была сильно искажена, и все же манеру склонять голову чуть влево и ходить на внешних сторонах стоп я признал. Так делал Дэнни. Я увидел, как вскакиваю и бросаюсь за ним. Я мчусь к углу Вязовой улицы, но он исчезает – вероятно, свернув на задний двор второго дома.

– Дэнни! Дэнни! – кричу я. – Верни мне деньги! Не бери их! Они отравлены! Я их отравил!

Раздался чей-то смех. Смеялся Хартог. Марджи сказала:

– Я лучше буду Озмой.

Я утер слезы салфеткой и пояснил:

– Надо пить ртом, а не смачивать глаза. До чего жжется!

– Глаза у тебя красные, – заметила Мэри.

Я так и не вернулся к нашей компании – слышал будто со стороны, как разговариваю и рассказываю истории, как заливисто смеется моя Мэри; видимо, я был забавен и даже очарователен, но к столу так и не вернулся. Думаю, Марджи догадалась. Она смотрела на меня с немым вопросом, черт бы ее побрал! Она действительно ведьма.

Не знаю, что мы ели. Помню белое вино, так что, вероятно, была рыба. Оконные стекла вращались, как пропеллеры. Еще помню бренди, так что, наверное, я пил кофе… И тут все закончилось.

На выходе, пропустив вперед Мэри и Хартога, Марджи спросила:

– Куда ты ушел?

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты ушел! Присутствовал лишь частично.

– Прочь, ведьма!

– Ладно, дружище, – сказала она.

По пути домой я оглядывал тени в садах. Мэри висела у меня на руке, бредя чуть нетвердой походкой.

– Какой приятный вечер, – вздохнула она. – Давно мне не было так хорошо!

– Получилось мило.

– Не знаю, смогу ли ответить Марджи таким же прекрасным ужином. Она – отличная хозяйка!

– Это уж точно.

– И ты, Итан! Я знала, что ты умеешь быть забавным, но сегодня ты смешил нас весь вечер! Мистер Хартог сказал, что изнемог от смеха, слушая про мистера Рыжего Бейкера.

Неужели я и о нем рассказывал? Что именно? Ну надо же. Эх, Дэнни, верни деньги! Прошу!

– Устроил же ты нам представление, – сказала моя Мэри. На пороге нашего дома я сжал ее так крепко, что она всхлипнула. – Дорогой, ты пьян! Мне больно! Тише, детей разбудим!

Я намеревался подождать, пока она уснет, и выскользнуть на улицу, дойти до его лачуги, искать его, даже пустить по его следу полицию. И все же я прекрасно понимал: Дэнни уже нет. Я знал, что Дэнни уже нет. И лежал в темноте, глядя на красные и желтые точки, плававшие в моих мокрых глазах. Я знал, что наделал, и Дэнни тоже знал. Я вспомнил убитых кроликов. Может быть, только в первый раз чувствуешь себя скверно. Никуда не денешься. В бизнесе и в политике приходится идти по головам, чтобы стать Королем Горы. На вершине можно позволить себе и доброту, и великодушие, но сначала туда надо забраться.

Глава 10

Темплтонский аэродром находится всего в сорока милях от Нью-Бэйтауна, реактивные самолеты преодолевают это расстояние минут за пять. Рои смертоносных москитов пролетают над нами с растущей регулярностью. Жаль, я не могу восхищаться ими или даже любить, как мой сын Аллен. Будь у них хотя бы еще одна цель, я, пожалуй, и смог бы, но их единственная функция – убивать, у меня же убийства в печенках сидят. Я так и не научился вслед за Алленом находить их в небе впереди поднятого ими шума. Они преодолевают звуковой барьер с гулом, похожим на взрыв парового котла. Проносясь ночью над домом, они проникают в мои сны, и я просыпаюсь грустный и больной, будто у меня язва души.

Рано утром раздался гул, и я вскочил как ужаленный. Мне приснились немецкие универсальные зенитки «восемь-восемь», которыми мы так восхищались и которых так боялись в годы войны.

Тело пощипывало от холодного пота, я лежал в бледном утреннем свете и прислушивался к тонкому злобному нытью, уносящемуся прочь. Я думал о том, как глубоко въелась эта дрожь в людей во всем мире – не в мысли, нет, глубоко под кожу. И дело не в самих самолетах, а в их назначении.