Зима тревоги нашей

Сперва я обратился к запомнившимся снам и пролистал их, словно утреннюю газету, в поисках чего-нибудь интересного или полезного. Потом исследовал грядущий день в поисках того, что пока не случилось. Далее я воспользовался методикой, усвоенной от лучшего командира, которого я знал. Чарли Эдвардс, майор средних лет, пожалуй, уже староватый для боевого офицера, зато вояка отменный. У него была большая семья – красавица жена и четверо детей-погодков, и сердце его непрерывно болело бы от любви и тоски по ним, позволь он себе такую роскошь. Чарли рассказал мне, как он справляется. Делая свое смертельно опасное дело, он не мог отвлекаться на любовь к близким и расщеплять внимание, вот он и выработал метод. Поутру, если только его не подняли по тревоге, он раскрывал разум и сердце для своей семьи. Словно вынимал каждого из них из застекленного шкафчика, вспоминал, как они выглядят, гладил, целовал и убирал обратно; в конце он с ними прощался и захлопывал дверцу. На все про все уходило полчаса, если у него выдавалась такая возможность, и потом ему не надо было думать о них в течение дня. Он мог посвятить себя полностью, не разрываясь между разумом и чувствами, своей работе – убийству людей. Лучший офицер, которого я знал. Я попросил разрешения использовать его метод, и он позволил. Когда он погиб, все, о чем я мог подумать, – жизнь он прожил хорошую и насыщенную. Жил в свое удовольствие, насладился любовью, исполнил свой долг – разве многим удается такое хотя бы отчасти?

Метод майора Чарли я использую нечасто, но в такой день, как этот вторник, мне потребуется все мое внимание, поэтому, едва занялся рассвет, я посетил членов моей семьи, подобно майору Чарли.

Начал я в хронологическом порядке с поклона тетушке Деборе. Ее назвали в честь Деборы, судьи народа Израилева, и я читал, что судьи тогда были предводителями войск. Пожалуй, она вполне соответствовала своему имени. Моя двоюродная бабка могла бы командовать армиями. Ей удавалось распоряжаться целыми когортами мыслей. Я перенял от нее умение черпать радость в учении без всякой явной выгоды. Несмотря на свою суровость, она испытывала ненасытную жажду знаний и не считала достойными своего внимания тех, в ком этой жажды не было. Я отвесил ей почтенный поклон. Старому Шкиперу достался призрачный поклон, моему отцу – кивок. Я даже отдал должное зияющему провалу в прошлом – своей матери. Она умерла рано, и на месте нее осталась лишь пустота.

Одно меня беспокоило. Контуры тетушки Деборы, Старого Шкипера и отца расплывались, хотя обычно виделись мне четко, словно на фотографии. Что ж, вероятно, старые воспоминания блекнут, как и старые дагерротипы – задний фон наступает, поглощая изображения на переднем плане. Нельзя же держать их в памяти вечно.

Следующей должна была идти Мэри, но я отложил ее на потом.

Я перешел к Аллену. Мне не удалось вспомнить его лицо в детстве – радостное и восхищенное, убедившее меня в совершенстве человеческой природы. Он появился таким, каким стал, – угрюмым, чванливым, обидчивым, отчужденным и замкнувшимся в боли и растерянности своего взросления, поре жестокой и мучительной, когда ты набрасываешься на любого близкого человека, в том числе и на самого себя, словно пес, угодивший в капкан. Даже перед моим мысленным взором он не смог выбраться из своего плачевного состояния, и я отложил его в сторону, сказав только: я знаю. Я помню, каково это, и ничем не могу тебе помочь. Никто не может. Я лишь могу тебе сказать, что это закончится. Но ты не поверишь. Иди с миром, иди с моей любовью, хотя сейчас мы друг друга на дух не переносим.

При виде Эллен меня охватила радость. Она будет красива, даже красивее своей матери, потому что, когда ее лицо окончательно сформируется, на нем проявится сдержанная властность тетушки Деборы. Перепады настроения, жестокие шутки, нервозность – все это неотъемлемые составляющие женщины, которая будет прекрасна и любима. Я знаю, ведь я видел, как она ходила во сне и прижимала к еще не развившейся груди розовый талисман, какой она выглядела взрослой и счастливой. Талисман, что так дорог мне, дорог и Эллен. Возможно, именно Эллен унаследует и передаст потомкам все, что есть во мне непреходящего. И я мысленно обнял ее, а она осталась верна себе и пощекотала мне ухо, и засмеялась. Моя Эллен. Моя дочь.

Я повернул голову к Мэри, спящей и улыбающейся во сне. Она всегда лежит справа от меня, чтобы в любой момент положить голову мне на плечо, и моя левая рука остается свободной для ласки.