Зима тревоги нашей

– Знаю. А бедняжка Эллен косолапит. Зато у нее доброе сердце и симпатичная мордашка. Надеюсь, ее кто-нибудь полюбит и ампутирует ей ноги.

– Дай хоть немного поволноваться! Мне так легче.

– Отлично сказано. Давай вместе переберем все самые кошмарные перспективы!

– Ты ведь понимаешь, о чем я.

– Понимаю. Однако виноваты именно вы, ваше высочество! Гемофилия передается только по женской линии. Бедные кровиночки!

– Никто так не любит своих детей, как ты.

– Вина моя десятикратна, ибо я подлец!

– Люблю тебя.

– Ну вот, совсем другое дело. Видишь ту полосу? Гляди, как дрок и вереск цепляются за песок и он выступает из-под них твердыми маленькими волнами. Капли дождя бьются об землю и отскакивают в тонкую дымку тумана. Мне всегда казалось, что Монток похож на Дартмур или Эксмур, хотя я видел их только на картинках. Пожалуй, переселенцы из Девоншира чувствовали бы себя тут будто дома. Как думаешь, здесь есть привидения?

– Если не было, то благодаря тебе будут.

– Говорить комплименты надо от всего сердца.

– От сердца потом. Где-то здесь нам сворачивать. На указателе должно быть написано «Муркрофт».

Указатель вскоре обнаружился. У длинной веретенообразной оконечности Лонг-Айленда мы выявили еще одно достоинство: дождевая вода впитывалась в песок, и грязи не было.

Поселились мы в кукольном домике – новом и ситцевом, с двумя односпальными кроватями, разрекламированными в общенациональном масштабе, и пухлыми, как пышки, матрацами.

– Мне такие кровати не нравятся!

– Глупыш, стоит только руку протянуть…

– Протянутой рукой ты не отделаешься, моя развратница!

Ужинали мы в предосудительной роскоши – жаренные на огне американские омары, белое вино – много белого вина, чтобы глазки моей Мэри заблестели, потом я усиленно подливал ей коньяк, пока у самого в голове не зашумело. Именно Мэри вспомнила номер нашего кукольного домика и смогла нашарить замочную скважину. Я был не настолько пьян, чтобы не попытаться ее совратить, хотя если бы она была против, то уклонилась бы с легкостью.

После, изнывая от неги, она положила мне на правое плечо голову, улыбнулась и принялась тихонько позевывать.

– Тебя что-то тревожит?

– Какая забота! Грезишь наяву.

– Ты изо всех сил стараешься сделать меня счастливой. И это не дает мне покоя. Тебя что-то тревожит?

На пороге сна случаются необъяснимые озарения.

– Да, тревожит. Теперь довольна? Не вздумай никому рассказывать: небо падает на землю, и кусочек прищемил мне хвост.

Она сладко уснула с улыбкой античной богини на губах. Я высвободил руку и встал между кроватями. Дождь стих, с крыши стекала вода, и четвертинка луны отражалась в миллиарде капель.

– Beaux rêves[36], моя дражайшая возлюбленная. Не дай небу на нас упасть!

Хотя кровать была первоклассная и сверхмягкая, я лежал и смотрел на узкий серп среди набегающих с моря облаков. И слушал зловещий крик выпи. Я скрестил пальцы на обеих руках. Двойной крест на удачу. На хвост мой упала лишь горошина.

Если на рассвете и гремел гром, я его не услышал. Меня встретили золото и зелень, темный вереск и светлый папоротник, желто-красный мокрый песок дюн и сверкающий, как чеканное серебро, Атлантический океан. Скрюченный старый дуб возле нашего домика зарос у корней лишайником, ребристым по краям и жемчужно-серым. Между кукольных домишек вилась гравиевая дорожка, ведущая к крытому дранкой бунгало. Там продавали открытки, марки и сувениры; а еще там находились контора и обеденный зал с синими скатертями в мелкую клетку, где мы, куклы, могли столоваться.

Управляющий сидел у себя в кабинете, просматривая какой-то список. Я обратил на него внимание, еще когда мы заселялись: волосы сальные, на лице щетина. Продувной и нахальный, он вдохновился нашим веселым видом и так жаждал, чтобы мы оказались тайными любовниками, что я едва не записал нас в регистрационный журнал как мистера и миссис Смит. Он выискивал грех, будто вынюхивая что-то, как крот своим длинным чутким носом.

– С добрым утром, – сказал я.

Он навел на меня свой нос:

– Как спалось?

– Прекрасно. Скажите, могу ли я отнести моей жене поднос с завтраком?

– Еда подается только в столовой, с семи тридцати до девяти тридцати.

– Я могу отнести и сам…

– Это против правил.

– Неужели нельзя их нарушить разок? Сами знаете, как оно бывает. – Я бросил ему намек, потому что не хотел обманывать его ожиданий.

Радость управляющего стала достаточным вознаграждением. Его глаза заблестели, нос задрожал.

– Немного смущается, да?

– Ну, сами знаете, как оно бывает.

– А что скажет повар?

– Передайте ему, что на туманной вершине чайной горы его ждет доллар.

Повару-греку доллар показался достаточно привлекательным. Вскоре я уже тащил огромный, накрытый салфеткой поднос по гравиевой дорожке, затем поставил его на грубо отесанную скамейку, чтобы нарвать букетик крошечных полевых цветов для украшения королевского завтрака моей голубки.

Похоже, она не спала и все же как ни в чем не бывало открыла глаза и воскликнула:

– Пахнет кофе! Ах! Ах! Какой чудный муж… и цветочки! – И все прочие восторженные возгласы, которые никогда не утратят своего очарования.