Зима тревоги нашей

Приходилось не только отпускать товар и получать деньги, но при этом смотреть в оба. Среди покупателей было много случайных людей, приезжих, которые так и норовят стащить что-нибудь. Будто бы даже помимо собственной воли. Причем вовсе не то, что ими самом деле необходимо. Больше всего у них разгораются глаза на баночки деликатесов — паштет из гусиной печенки, икру, маринованные грибки. Оттого Марулло и наказывал мне держать этот товар позади прилавка, куда покупателям заходить не полагается. Поймать вора с поличным — плохо для торговли, учил он меня. Скандал, все волнуются, может быть оттого, что никто не безгрешен — по крайней мере в мыслях. Уж лучше наверстать убыток на других покупателях. Но если я замечал, что кто-нибудь явно жмется поближе к некоторым полкам, я говорил вслух: «Вот эти пикули — отличная недорогая закуска для коктейля». И не раз покупателя сразу передергивало, словно я угадал его мысли. Самое противное во всем этом деле — подозрительность. Ненавижу подозревать всех и каждого. Это все равно что одному человеку оскорблять многих.

День тянулся все труднее и все медленнее. После пяти в лавку явился начальник полиции Стони, тощий, мрачный и желтый, как язвенник. Он купил набор для обеда, из тех, что рекламируются телевидением: бифштекс по-деревенски, тушеная морковь, картофельное пюре — все готовое, замороженное и упакованное в алюминиевый ящичек.

Я сказал:

— Что с вами, начальник? У вас такой вид, словно вас хватил солнечный удар.

— Нет, почему. Я себя хорошо чувствую. — Вид у него был отвратительный.

— Вам два набора?

— Нет, один. Жена уехала в гости. А полицейскому праздников не положено.

— Обидно.

— А может, оно даже лучше. При такой кутерьме кругом все равно дома сидеть не придется.

— Я слышал, вы куда-то уезжали?

— Кто вам сказал?

— Вилли.

— Держал бы он лучше свой толстый язык за зубами.

— Он ничего дурного не думал.

— У него ума не хватит думать. Хватило бы хоть на то, чтобы не угодить за решетку.

— От этого никто не застрахован, — сказал я нарочно.

Эффект превзошел мои ожидания.

— Что вы хотите сказать, Итен?

— Просто у нас развелось столько законов, что, кажется, чихнуть нельзя, чтобы не оказаться правонарушителем.

— Да, это верно. Всего не упомнишь.

— Я, кстати, хотел спросить вас, начальник… я тут наводил порядок на полках и нашел револьвер, старый, заржавленный револьвер. Марулло его своим не признает, а уж я-то и подавно первый раз вижу. Что мне с ним делать?

— Если не хотите выправлять разрешение, сдайте мне.

— Ладно, завтра захвачу его с собой. Он у меня дома, в жестянке с керосином. А как вы в таких случаях поступаете, Стони?

— Проверяем, не тянется ли за ним какое-нибудь дело, а если нет, выбрасываем в океан, и все. — Он как будто немного повеселел, чего я никак не мог себе позволить — слишком долгим и мучительным был этот жаркий день.

— А помните, года два назад был процесс где-то в нашем штате? Судили полицейских за торговлю конфискованным оружием.

Стони улыбнулся ласковой улыбкой крокодила и с крокодильей же непосредственностью.

— У меня была трудная неделя, Ит. Ужасная неделя. Вам, я вижу, хочется подразнить меня, так лучше не надо. Мне и без вас досталось за эту неделю.

— Ладно, начальник, не буду. А не может ли добропорядочный гражданин чем-нибудь помочь вам, например выпить с вами?

— Эх, если б можно было! Я бы сейчас ничего так не хотел, как напиться пьяным.

— За чем же дело стало?

— Вы ничего не знаете? Да нет, откуда вам знать. Если бы я хоть сам знал, откуда это все и для чего.

— О чем это вы?

— Ни о чем, и забудьте, что я говорил. Впрочем, нет не забывайте. Вы ведь в дружбе с мистером Бейкером, Ит. Что он, не задумал чего-либо новенького?

— Не такой уж я ему близкий друг, чтобы это знать, начальник.

— А Марулло? Где он сейчас, Марулло?

— Поехал в Нью-Йорк. Хочет посоветоваться, насчет своего артрита.

— Господи Боже мой! Не понимаю. Ничего не понимаю. Если бы хоть какой-нибудь след, я бы знал, куда кидаться.

— Что-то вы городите несуразное, Стони.

— Да, вы правы. И вообще я тут слишком много наговорил.

— Не хочу себя хвалить, но если у вас есть потребность поделиться…

— Нет, нет. Ни за что. Им не удастся обвинить меня в том, что я разболтал, никому не удастся. Забудьте все, Ит, я просто очень устал и измучен.

— Меня вам нечего бояться, Стони. Что там было — суд присяжных?

— Так вы знаете?

— Немножко.

— Что же за этим кроется?

— Забота о прогрессе.

Стони подошел ко мне совсем близко и так схватил меня выше локтя своей железной рукой, что мне стало больно.

— Итен, — сказал он свирепо, — по-вашему, я хороший полицейский?

— Превосходный.

— Стараюсь, как могу. От всей души стараюсь. Ит, по-вашему, это хорошо — заставлять человека выдавать своих друзей, чтобы спасти себя?

— По-моему, нет.

— И по-моему, нет. Не могу я уважать власти, которые так действуют. И ведь вот что меня пугает, Ит, — я уже не смогу быть хорошим полицейским, раз у меня не будет уважения к своему делу.

— Вас на чем-нибудь подловили, начальник?