Зима тревоги нашей

— Помните ваши собственные слова? Так много законов, что стоит чихнуть, и ты уже нарушил один из них. Ах, черт меня побери! Ведь это же все мои друзья. Но вы никому не расскажете, Ит?

— Нет, нет, не расскажу. Вы забыли свой обеденный набор, шеф.

— Да, — сказал он. — Приду домой, сниму ботинки и буду смотреть телевизор — учиться у полицейских из телефильма. Знаете, иногда лучше отдыхать, когда дома никого нет. Ну, всего, Итен.

Стони славный малый. И он хороший полицейский. Интересно, куда поведет след.

Я собирался запирать и только что внес лотки с улицы, как вдруг пожаловал Джой Морфи.

— Скорей! — сказал я, запер обе двери и спустил зеленые шторы. — Говорите шепотом.

— А что случилось?

— Вдруг кто-нибудь захочет еще что-то купить.

— А! Я вас понимаю. Господи, до чего я ненавижу праздники! В людях проявляется все самое скверное. С утра точно с цепи сорвались, а когда доберутся до дому, так и язык на сторону.

— Хотите выпить холодненького, пока я тут все уберу?

— Не возражаю. Пиво есть?

— Только навынос.

— Не беспокойтесь, я его вынесу. Откройте баночку.

Я проткнул в крышке два треугольных отверстия, и он, запрокинув голову, вылил все до капли себе в рот.

— Уфф! — сказал он и поставил пустую банку на прилавок.

— Мы тоже уезжаем до вторника.

— Бедняга! А куда?

— Еще не знаю. Мы еще не успели поссориться из-за этого.

— Что-то происходит в городе. Не знаете, что?

— Подскажите.

— Я сам не знаю. Но чую, что-то происходит. У меня затылок чешется. Это верный признак. Все словно не в себе.

— Может быть, вам только кажется?

— Может быть. Но мистер Бейкер никогда не уезжает на праздники. А тут у него прямо земля под ногами горела, так он спешил убраться из города.

Я засмеялся:

— А вы бы проверили свои книги.

— Знаете что? Проверял.

— Шутите?

— Знал я одного почтмейстера в маленьком городишке. У него работал помощником сопляк мальчишка, по имени Ральф, — соломенные волосы, очки, крошечный подбородок, аденоиды величиной с зоб. Так вот, этот Ральф попался на краже марок — и на большую сумму, что-то около двух тысяч долларов. И ничего он не мог поделать. Одно слово — сопляк.

— Вы хотите сказать, что он не крал этих марок?

— А какая разница? Крал, не крал — главное, что попался. Я вот всегда начеку. И никогда не попадусь, будьте спокойны, разве что не по своей вине.

— Не потому ли вы и не женились?

— А что, черт возьми, может, отчасти и потому.

Я снял фартук, свернул его и убрал в ящик под кассой.

— Хлопотное дело подозревать всех и каждого, Джой. У меня на это и времени бы не нашлось.

— В банке нельзя иначе. Один раз оплошал — кончено. Достаточно кому-нибудь шепнуть.

— Неужели вы ко всем относитесь с подозрением?

— Тут уж инстинкт действует. Если что хоть чуть-чуть не так — у меня сейчас тревожный звонок.

— Да как же так можно жить! Вы, верно, шутите?

— Шучу, шучу. Я только хотел вас просить: если услышите что-нибудь, скажите мне, то есть, конечно, если это меня касается.

— Да я вообще каждому готов рассказать все, что знаю. Оттого, должно быть, мне никто ничего и не рассказывает. Вы домой?

— Нет. Зайду, пожалуй, в «Фок-мачту» пообедать.

Я выключил наружное освещение.

— Мы выйдем через переулок, не возражаете? Я вам завтра приготовлю сандвичи с утра, до того как начнется столпотворение. Один с сыром, один с ветчиной, ржаной хлеб, салат и майонез, верно? И кварту молока.

— Вам бы в банке работать, — сказал он.

Пожалуй, живя один, он был не более одинок, чем многие, у кого есть семья. Мы простились у входа в ресторан, и на мгновение я ему даже позавидовал. Я легко мог представить себе, что творится у меня дома.

И я не ошибся. Мэри уже обдумала всю программу. Неподалеку от мыса Монток есть такой приют для бездельников — небольшое ранчо, совсем во вкусе современного ковбойского фильма для взрослых. Пикантность в том, что это самое настоящее ранчо, одна из старейших скотоводческих ферм в Америке. Там разводили скот на продажу, когда еще Техаса и в помине не было. Грамота на землю была пожалована владельцам Карлом Вторым. На этой земле пасся скот, который шел на прокорм Нью-Йорку, и пастухов туда брали на срок, по жребию, как присяжных. Теперь, конечно, все это чистая бутафория, но все-таки на пастбищах и по сей день пощипывают травку упитанные коровы. Мэри очень нравилась идея заночевать там, в одном из домиков для приезжающих.

Эллен хотела ехать прямо в Нью-Йорк, остановиться в отеле и провести два дня на Таймс-сквер. Аллен вообще не хотел ехать. Это один из его излюбленных способов заявить о себе и привлечь к своей персоне внимание.

Самый воздух в доме был наэлектризован волнением. Эллен проливала тяжелые, медленные, смачные слезы. Мэри была вся красная от негодования и усталости. Аллен, надувшись, демонстративно сидел в стороне от всех со своим карманным приемничком и слушал голос певицы, заунывно, с надрывом повторяющей слова любовной жалобы: «Ты в любви мне поклялся, а потом надругался, мое бедное верное сердце грубо ты растоптал».

— Я, кажется, сейчас брошу все, — сказала Мэри.

— Они думают, что помогают тебе.

— Они нарочно стараются быть как можно несноснее.