Зима в горах

— Прекрасно, сделай эту, — сказал Роджер. — Обведи карандашом все точки. Я сейчас разыщу тебе карандаш, если у тебя нет.

— У меня есть. Вот.

— Отлично, давай сделай эту картинку. Соедини все точки линией. Начинай вот отсюда — от цифры один, потом сюда, видишь, два, отсюда к трем…

— Я не понимаю, как это делать, — сказал Робин.

— Он еще не умеет считать, — заметила Дженни со своего кресла возле печки.

— Герцогиня его научит, — сказала Мэри. — Она знает цифры. Она все знает.

— Он сумеет это сделать, если ему написать порядок цифр на бумажке, — сказала Дженни. — Он будет смотреть на бумажку и сделает все правильно.

— Великолепно, — сказал Роджер. — Вот здесь проставлены цифры от одного до двадцати трех. Сейчас я напишу их все по порядку. — Он поднял валявшуюся на полу газету и на полях написал колонку цифр. — А здесь тоже от единицы до двадцати трех. Ты смотри сюда, потом ищи такую же цифру на картинке и соединяй эти цифры карандашом, и тогда мы увидим, что этот мальчик несет в руках.

— Хорошо, — сказал Робин. — Мне подарили эту книжку на рождество. Я получил много больших подарков и много маленьких. Это маленький подарок, но я ее очень люблю.

— Все большие подарки запакованы, — сказала Мэри. — А эти мы взяли с собой в дорогу.

Робин устроился в углу кушетки, приткнул книжку к изголовью и не спеша, пользуясь списком Роджера, начал соединять цифры, проводя карандашом линии. Мэри причесывала свою герцогиню. Роджер получил возможность переключить внимание на Дженни.

— Итак? — сказал он и пересел на край кушетки, поближе к ее креслу.

— Что, итак?

— Вы куда-то собрались. Я слышу про упакованные игрушки в дорогу. Едете отдохнуть?

— Так тоже можно это назвать. — Голос ее звучал бесцветно, почти угрюмо.

Роджер заметил, что она бледна и под глазами у нее темные круги.

— А вы как бы это назвали? — спросил он.

— О, я, конечно, могу назвать это отдыхом. Поражение тоже ведь своего рода отдых, не так ли? Окончательное, полное поражение. За которым следует нескончаемый отдых. Если только человек его выдерживает.

— В чем же вы потерпели поражение? — спросил он. — Скажите мне.

Она отвела глаза.

— Вы что — в самом деле не догадываетесь?

— Конечно, догадываюсь. В браке.

Она кивнула.

— Я убежала от него. Я никогда не возвращусь обратно.

— Рад за вас.

Она обернулась и поглядела на него почти гневно.

— Вам легко говорить. Перед вами не стоит таких проблем.

— Вы неправы. Вы должны были бы сказать, что мне не дозволено заниматься этими проблемами. Вы же знаете, что я с радостью разделил бы с вами все.

Она помолчала, потом спросила:

— Вы это серьезно говорите?

— Вы получили мое письмо, разве нет?

Она снова кивнула.

— Должно быть, поэтому я и пришла сюда.

— Ну вот видите.

— Но я подумала, — сказала она, осторожно выбирая слова, — что ваше письмо написано под влиянием минуты. В три часа пополуночи могут иногда появляться такие настроения.

— Смена дня и ночи никак не влияет на мое чувство к вам.

— Отлично, Роджер Фэрнивалл, — сказала она. — Вот я на этот раз и поймаю вас на слове.

— „На этот раз“ — несправедливо. Я всегда готов отвечать за свои слова.

— Но не всегда это происходит так быстро, — сказала она. — Или так безоговорочно.

— Вы в этом уверены? — На мгновение перед глазами Роджера возник пустынный изгиб дороги, два злобных лица, крутящийся в воздухе, алчущий его смерти гаечный ключ.

— Нет, конечно, как я могу быть уверена. Я ведь ничего не знаю о вашей жизни, кроме того, что вы сами рассказали мне. Но я в отчаянии, я в тунике и собираюсь навязать себя вам.

— Навязать себя кому попало, — сказал он.

— Я не могу больше оставаться с Джеральдом, не могу — ни единой минуты. Сейчас не время входить в подробности, и, возможно, я никогда и не стану в них входить. Я знаю одно: пути обратно мне нет. Вчера вечером он привел домой к ужину этого слизняка Дональда Фишера, и после отвратительного вечера, когда я не знала куда деваться от тоски, мы, как только Фишер ушел, начали ссориться, потом кое-как помирились, потом снова начали ссориться, и в конце концов я вынуждена была признать, что не вижу никакой возможности наладить наши отношения, потому что ненавижу его и ненавижу жизнь, в которую он меня втянул. Ах, господи, наверное, я не сумею это объяснить. Ведь я не столько самого Джеральда ненавижу, сколько то, во что он меня превратил.

— Обычно так оно и бывает, — сказал Роджер, — насколько я мог наблюдать.