Зима в горах

Притулившийся на мокром склоне, пронизываемый ветром, налетавшим со свинцового моря, поселок Лланкрвис готовился к еще одной непогожей ночи. Над кромкой Ирландского моря и островом Энглси, похожим на большого всплывшего кита, все еще полыхал закат. Но здесь на мокрые склоны уже спускался мрак. Поселок Лланкрвис возник в викторианскую эпоху, в пору расцвета производства шифера, когда надо было срочно обеспечить кровом рабочих, которые трудились в сланцевых карьерах и, занимаясь одним общим делом, деля вместе тяготы и опасности, создали здесь подобие коммуны. Теперь большие карьеры, находившиеся повыше поселка, были уже почти выработаны. Правда, горстка людей все еще ковырялась там, и каждую неделю вниз откатывали по нескольку вагонеток сланца, но Лланкрвис потерял свой raison d’être[4] и, как многие подобные селения, выглядел унылым и заброшенным. Его церквушка, похожая на сарай, наверное, не производила впечатления сарая в те дни, когда туда стекались рабочие из карьеров и семьи с разбросанных по склону ферм; сейчас же, когда народу в ней всегда было мало и под сводами ее не раздавалось громкого ликующего пения, она походила на старого актера, без конца выступающего в главной роли перед пустым театральным залом. В поселке не было гостиницы, зато было две бакалейные лавки, принадлежавшие объединению бакалейных магазинов, управляемому людьми, которые никогда не жили в Лланкрвисе и не собирались даже наведаться туда; не было там ни залов для собраний, ни библиотеки, ни рыночной площади; жители постарше проводили каждый вечер, уставившись на экран телевизора, а молодежь ездила на автобусе в Карвенай или за отсутствием средств стояла группками в прямоугольнике света, отбрасываемого окном лавчонки, где торговали рыбой с жареным картофелем. Такая тут была жизнь. Если подойти к Лланкрвису с точки зрения эстетической, то можно сказать, что прямолинейная уродливость его террас как бы сочеталась с голыми склонами гор и безграничными просторами бухты. В двадцатом веке в поселке появилось инородное тело в виде красных кирпичных домов местного самоуправления, отчего, однако, он вовсе не стал выглядеть более современным.

Впрочем, пришельца, который под ветром и дождем шлепал сейчас по улице, вовсе не занимали ни эстетические, ни социальные проблемы. Роджеру понадобилось около часа, чтобы добраться сюда с того места, где Беверли покинула его, и каждый шаг, который он делал, хлюпая по грязи, лишь увеличивал его злость и дурное настроение. Сначала, перевалив через хребет и увидев внизу в надвигающихся сумерках точки света, он было приободрился при одной мысли о том, что скоро попадет в селение. Но теперь, добравшись до поселка, понял, сколь иллюзорны были его надежды. Здесь не было ничего. С таким же успехом он мог бы, кипя от злости, по-прежнему шагать по голому склону.

Уже почти совсем стемнело, а улицы Лланкрвиса освещались плохо: несколько стандартных бетонных светильников у полукружия муниципальных домов да с полдюжины старинных чугунных фонарей на главной улице, где находились церковь, почта и лавка, торгующая рыбой с жареным картофелем. Улица эта пролегала горизонтально по горе, так что Роджер, стремительно спускаясь по склону под порывами ветра с дождем, вступил на нее у перекрестка, который, видимо, являлся центром поселка, если здесь вообще можно было говорить о каком-то центре. Он быстро посмотрел направо и налево. Вокруг каждого фонаря стояла лужа света. Окно лавки, где торговали рыбой с жареным картофелем, испускало желтый свет, и фигуры трех или четырех парней и девушек внутри свидетельствовали о том, что какие-то люди здесь все-таки есть. Иначе могло бы показаться, что поселок вымер в результате бактериологической войны. Все обитатели уже вернулись домой после работы и ужинали или смотрели телевизор. Роджер не сомневался, что во многих домах делали и то и другое одновременно: ели замороженный телевизором ужин, сидя в специально предназначенных для телевизионного сеанса креслах. Они не сплетничали друг у друга в гостях. Не стояли на улице. Не горланили гимны и не спорили о политике в каком-нибудь местном клубе, потому что никакого клуба в этом поселке не было. Вот к чему привело пуританство девятнадцатого века, отказ от всяких развлечений, кроме церковной проповеди. Не к укреплению веры, не к углублению в теологию, даже не к выжиганию по дереву и не к увлечению татуировкой, а к замороженным ужинам и коммерческому телевидению.