Зима вороньих масок

Веру Гарольд никогда не считал своим сильным качеством, малодушно полагаясь не на опеку Всевышнего, а на голос разума. Однако, когда его коллеги, Дюпо и Локхорст, возносили перед сном молитвы, Гарольд, разумеется, присоединялся к ним, дабы не вызвать к себе подозрений. Лероа, ни на шаг не отходивший от отца Фомы, так и вовсе почитал распевание литаний за радость. Не доводилось слышать молитв лишь от братьев-флагеллантов. Испанцы, видимо, предпочитали говорить с Господом наедине, без стороннего внимания. Их лица были жестки и суровы, точно бы домом им служил не монастырь где-то в далёкой Испании, а поле брани, сражение на котором оставило на телах и в душах их глубокие шрамы. Что ж, внешность этих людей вполне соответствовала уготовленной им работе.

По прошествии полутора часов отец Фома распорядился о привале, ещё половина часа потребовалась на то, чтобы развести огонь. Поужинали овсяными лепёшками и полоской вяленого мяса. Над костром водрузили котелок; Илберт разогревал вино и, поочередно наполняя деревянные кружки, передавал питие томимым жаждою монахам. Когда трапеза была окончена, Локхорст справился о самочувствии братьев, дабы убедиться, что путешествие не подкосило ничьего здоровья. Причина для беспокойства у фламандца имелась: первая ночь забрала жизнь брата Луиса. Молодому монаху не судилось проснуться, хотя ко сну он отходил без явных признаков недомогания. Брата Луиса не стали хоронить тем же утром. Несмотря на протест некоторых братьев, отец Фома решил провести захоронение в Финвилле, прибытие в который намечалось к концу третьего дня. Но вот к концу подходил день пятый, а города впереди до сих пор не предвиделось. Монахи открыто роптали о том, что душа Луиса, которому не было оказано должного погребения, никогда не отыщет дорогу на небеса, и удел его отныне – вечные скитания по земле в томительном ожидании Второго Пришествия. Тем не менее, охочих взяться за лопату теперь не оказалось. Дорога изнурила без исключения каждого.

Скромно отужинав, братья стали разбивать палатки, сопровождая Гарольда недобрыми взглядами. Ему и самому, по правде, приходилось не по душе занятие, к которому он вынужден был возвращаться каждый вечер. Но птицы, которых Винтеркафф вёз из самого Гастингса для целей, известных лишь ему, требовали пищи, как и люди. Вороны оживлённо зашумели, почуяв приближение хозяина, а, следовательно, и скорую трапезу. Числом их было в пять голов; размещались они в свитой из железных прутьев клетке, подвешенной к дуге над повозкой. Зрелище кормления было не из приятных – вороны дрались за каждый кусок старого мяса, нарушали тишину истошными криками, взбивали воздух крыльями. Весь процесс кормёжки занимал не более нескольких минут, и монахи, возможно, уделяли бы меньше внимания грузу столь необычному – в первый день пути они и вовсе не догадывались о существовании птиц, – если бы тело брата Луиса, находящееся здесь же, точно под клетью, не приводило воронов в возбуждённое состояние всякий раз, когда повозка ударялась колесом о занесенный снегом камень или иную кочку. Черты мертвеца за несколько дней изменились до неузнаваемости: молодое, еще мальчишеское лицо осунулось, заострившиеся скулы возвысились над впалыми, иссиня-белыми щеками, губы сжались в тонкую посиневшую полоску, пальцы скрещенных на груди рук выставляли напоказ распухшие от врождённого артрита суставы.

На месте братьев именно этой поклаже Гарольд уделил бы больше внимания, чем оголодавшим птицам. Будь воля англичанина, он освободил бы телегу от трупа сейчас же. Даже захоронение в сугробе будет милосерднее по отношению к несчастному и тем, кто, лишаясь сил и дыхания, вынужден влачить бездыханное тело сквозь снежные завалы. Впрочем, подобная реакция монахов была вполне понятна Гарольду. С мёртвого спросу нет, а вот живые птицы ежедневно жрали мясо, в то время как запасы провианта подходили к концу: второго дня опустела кадка с мочёными яблоками, а вчера был доеден последний кусок козьего сыра. Время от времени Винтеркафф улавливал осуждающие обрывки фраз в свою сторону, пока перешёптывания не перебил хриплый голос брата Роберто. Мысль, томившая без исключения каждого, наконец, была озвучена:

– У меня сложилось стойкое чувство, что мы заблудились, – с кастильским акцентом проговорил монах, наблюдая за манипуляциями Гарольда. Сидевшие подле него испанцы выразили своё безмолвное с ним согласие. – А вам, святой отец, так не кажется? – спросил он как будто с вызовом. Огонь костра отразился пламенными всполохами в его единственном глазу.