Зима вороньих масок

Удивительным и одновременно пугающим было то, что по дороге из Реймса, начиная со второго дня пути, отряду не встретилось ни единой живой души. Словно маршрут, которым следовала группа, был отрезан от всех прочих невидимой преградой. Гарольд предположил, что просёлочные тропы, скорее всего, занесло снегом, но разве тракт на Финвилль, значимый торговый пункт на границе с Лотарингией, не должен был пересекаться с другими крупными дорогами, пешими или транспортными? Разве не должны были встретиться путникам хотя бы следы присутствия в этой глуши человека? Словно бы призрачная цель привела их на край света, в забытое, брошенное место, до которого нет дела ровным счетом никому – ни Богу, ни его вечному сопернику.

Все слова утихли, воцарилось молчание; ночную тишину нарушал только шум перемётов на холме, закрывающем лагерь от ветра.

– Господь непременно приведёт нас, – поведя кустистыми бровями, смиренно ответил отец Фома, тучный священник с круглым, покрасневшим от мороза, лицом. Холод, по-видимому, донимал его сильнее остальных – два кафтана, один поверх другого, и три меховых плаща, укрывающие его спину и плечи, служили тому бесспорным подтверждением. Подниматься с земли святому отцу было нелегко, обилие одежд усложняло эту задачу вплоть до невозможности, потому пресвитер восседал перед костром на тюфяке, набитом соломой. Что до положения отряда, вряд ли его тяжесть представлялась отцу Фоме не в полной мере, и личное спокойствие священника – всего лишь способ сохранить спокойствие общее.

– Должен был уже привести, – едко возразил брат Роберто.

Пресвитер перебрал пальцами чётки.

– На всё воля Божья.

– Ориентиры указывают, что мы на верном пути, – заговорил Лероа.

– Ориентиры? – хмыкнул испанец. – Когда ты видел последний, мальчик?

Гарольд припомнил, как вчерашним днём они прошли мимо сгоревшего столба, который, вероятно, когда-то указывал в направлении Финвилля. Теперь, похоже, никто не мог сказать с уверенностью, указатель ли то был вообще или просто обугленное дерево, в которое когда-то ударила молния. Точную дорогу знал только святой отец, но уже на вторые сутки пути наблюдательность стала подсказывать Гарольду, что пресвитер плохо разбирается, где они вообще находятся.

– На сколько ещё дней у нас еды? – спросил брат-флагеллант Матео. Вопрос его был справедлив, а французский ужасен.

Отец Фома вздохнул, точно перед раскаяньем.

– Сколько, брат Гратин?

Брат Гратин, щуплый парижанин с вкрадчивыми карими глазами, потемнев лицом, оставил занятия палаткой и глухо произнес, прокашлявшись:

– До завтрашнего вечера. Но, если сократить расходы…

– Одним словом, провизия заканчивается, – не дал договорить ему брат Роберто.

– Господь милостив… – хотел было вставить монах Сен-Жермен-де-Пре, но испанец перебил его вновь, заговорив с пресвитером.

– Святым духом единым сыт не будешь. Вам ли не знать, святой отец.

– Я помолюсь за наше скорейшее прибытие и попрошу Господа нашего направить нас.

Брат Роберто криво улыбнулся. Наклонившись к огню, он размял левую руку и, взглянув из-под бровей, сказал:

– Стало быть, всю работу вы перекладываете на Бога? – Выпад откровенно смутил отца Фому, не привыкшего, очевидно, выслушивать подобные дерзости. Быстрого ответа у него не нашлось. Брат Роберто продолжил: – Скажите лучше, что будем делать мы? Уповая на Господа, разумеется.

Действительно, вопрос дальнейших действий требовал немедленного решения, ибо решать что-либо завтра могло оказаться слишком поздно.

– Что нам делать, святой отец? – строго повторил брат Роберто.

Все взгляды обратились к пресвитеру. Отец Фома поёрзал на тюфяке.

– Илберт, сын мой, – после недолгих раздумий обратился он к Лероа. – Ты не слишком устал в пути?

– Нет, отче, отнюдь, – бойко отозвался парень, взглянув на святого отца с обожанием и готовностью исполнить любую его волю. Лероа было семнадцать лет от роду, и дорога, несмотря на все трудности, казалась ему настоящим приключением, каковых он еще не видывал. Ростом он был невысок, имел большие карие глаза и чистое, нетронутое юношеским пушком, лицо. Волосы каштанового цвета он, будучи ещё в Париже, зачесывал назад и приглаживал касторовым маслом, дабы придать себе вид важный и взрослый. Илберт проявлял немалый интерес к медицине. По дороге в Реймс, когда погода позволяла вести беседы на открытом воздухе, он внимательнейшим образом изучал препараторские заметки Гарольда, выслушивая комментарии и пояснения автора к ним. У него имелась и другая страсть – страсть к курению опия, которую юноша перенял, вероятно, у своих учителей, – еще во времена обучения Гарольда тривиуму университет славился своими тайными опиумными курильнями.

– Тогда поступим так, – постановил священник. – Возьмешь мула – надеюсь, без телеги он пойдет охотней – и отправишься на восток. – Пресвитер посмотрел на небо. – Луна новая, но светит ярко, потому гляди в оба.

– Ориентиры, святой отец?