Зимняя бегония. Том 1

– Шан-лаобань тоже заметил? Это старший последователь Хэ-шаоцина[58], «виртуоз игры на струнных», заносчивый ужасно! – с этими словами Шан Сижую указали на столик, где стояли чайник с вином и чарки, и недовольно продолжили: – Перед выходом на сцену он успел хлебнуть две рюмки да послоняться с сяодань[59]. Как выпьет вина, так сразу на него снисходит поэтическое вдохновение. Вот и начинает водить по струнам сверх меры, все мы лишь призваны оттенить его необыкновенные умения! Вот уж правда, у собаки в животе и четыре ляна масла не поместится… Просто удержу не знает!..

Шан Сижуй кивнул: так, значит, это был подмастерье его уважаемого наставника, и дальше жаловаться не имело смысла. Надев накладную бороду, он приготовился к выходу на сцену.

Глава 9

Когда Шан Сижуй вышел на сцену в образе Чжугэ Ляна[60], Чэн Фэнтай его поначалу и не признал, лишь спустя какое-то время его осенило. Хотя Чэн Фэнтай и не разбирался в искусстве пения, он наконец понял, в чём сильные стороны Шан Сижуя. Тот был точно как кинозвезда первой величины: когда пели другие, они в лучшем случае становились похожи на своих героев, он же являлся тем, кого исполнял. Когда, переодевшись, он появился на сцене в новом образе, ему достаточно было сделать один шаг, один взмах веером – и перед зрителями предстал воскресший Кун-мин[61], до того запертый на театральных подмостках спящий дракон[62].

Однако сегодня спящему дракону было суждено погибнуть, поскольку дядюшка, игравший на хуцине, совершенно отказывался следовать за голосом певца. Он доверился своему чутью и отпустил поводья, позволяя струнам звучать вольно и свободно – мелодия хуциня то взмывала ввысь на девяносто тысяч чи, то так же стремительно обрушивалась вниз на три тысячи, и гнев Шан Сижуя выплёскивался вместе со строками, что он пел. Министр Цзинь и несколько разбирающихся в театре гостей один за другим нахмурились. Будь это выступление на семейном торжестве командующего Цао, исполнителя на хуцине давно уже выволокли бы за кулисы и расстреляли. Чтобы скрыть фиаско, Шан Сижуй кое-как приноровился к игре мастера, но, когда дошли до знаменитого адажио «Я просто человек, что по холму Уснувшего дракона проходил», музыкант решил продемонстрировать свои умения во всей красе, вытягивая из инструмента невыразимо звонкие переливы, сплошь модуляции да колоратуры. Одно плохо – у Шан Сижуя не осталось просвета вставить хоть слово. Сказать по чести, старший ученик Хэ-шаоцина и впрямь был выдающимся исполнителем на струнных, и в этом отрывке он показал свободное владение инструментом. Знающие толк в игре на хуцине зрители тут же наградили его поощрительными возгласами. Аккомпаниатор сорвал достаточно почёта и вернулся к прежней мелодии, принявшись играть адажио, однако Шан Сижуй не запел.

Шан Сижуй повернулся к аккомпаниатору, сорвал накладную бороду и проникновенно обратился к нему:

– Друг, нельзя ведь так.

Аккомпаниатор разом ошалел. Министр Цзинь и остальные с особым интересом наблюдали за происходящим на сцене, а Чэн Фэнтай и вовсе оживился пуще прежнего: такое представление ему нравилось намного больше, чем просто выступление. Аккомпаниатор и правда перешёл черту, но что за арию вздумал исполнять Шан Сижуй?

Шан Сижуй принялся наставлять его:

– Когда дядюшка Хэ был ещё жив, он часто поговаривал, что струны должны следовать за голосом, нельзя отмахиваться от голоса актёра, а следует поддерживать его. Старший брат так желал показать свою игру на хуцине, что уподобился шумному гостю, который заглушает хозяина. Ты перехватил инициативу; играй ты в одиночку, ладно, но как тут петь актёру на сцене? Если каждый бросит своё дело, перестанет добросовестно выполнять работу, так мы эту пьесу никогда не сыграем.

Шан Сижуй говорил всё верно, однако произносить подобные слова в присутствии многих гостей – значило оскорбить мастера игры на хуцине. Этот аккомпаниатор превозносил свои способности, презирая других, на всех он глядел свысока и признать чужую правоту решительно не мог. Мастер неторопливо поднялся, накинул на плечи белый платок, который служил подстилкой для хуциня, и, глядя на Шан Сижуя пьяными глазами, сказал:

– Я-то думаю, что это за безбородый малец кичится тем, что бранит старшее поколение, а это оказался великий Шан-лаобань. Так и не скажешь, что Шан-лаобань и трёх иероглифов не знает – высказались вы весьма красноречиво.

Чэн Фэнтай тоже подумал, что Шан Сижуй очень умело использовал чэнъюи-сравнения, и неожиданно закивал, выражая своё согласие.