Зимняя бегония. Том 1

– Прекрасно. На мой взгляд, и впредь стоит включать их в представление, – и с улыбкой добавил: – Вас с Цзюланом объединяет стремление к идеалу. В прошлом Цзюлан всегда говорил, что хотел бы внести изменения в пьесу, однако ему недоставало храбрости, он строго следовал правилам и только немного улучшал пьесы на свой вкус. Лишь повстречав тебя, он всерьёз взялся за привнесение нового в оперу. Я помню, как несколько лет тому назад вы с Цзюланом давали «Принцессу Хуа», не так ли? Говорят, что написано было очень хорошо, а исполнено и спето и того лучше! – И министр Цзинь, словно говоря о чём-то забавном, со смехом добавил: – Дошло до того, что князь Ци, посмотрев её, принялся разглагольствовать, совращая своими лукавыми речами народ, чем навлёк на себя гнев партии и страны. Очевидно, что пьеса удалась на славу.

Шан Сижуй ответил:

– Либретто написал Ду Седьмой. Мы с Цзюланом лишь добавили жестикуляцию и придумали мелодию.

– Какая досада, что тогда я был в Нанкине и всё пропустил. Говорят, что потом вы отправились в Тяньцзинь и дали представление перед императором, как и было заведено в прежние времена. – Министр Цзинь тяжело вздохнул: – А ещё говорят, когда вы пели строчку «Лета́ какой ещё страны столь до́лги», император прослезился.

И до сих пор тот приказ императора дать перед ним представление оставался самым большим почётом для Шан Сижуя. После падения Цинской династии прошло не так много времени, и императорский род ещё существовал. Актёры пели голосами императоров и князей, генералов и сановников, они играли талантливых юношей и образованных женщин, зарабатывали на пропитание тем, что завещали им предки, и под этим влиянием незаметно преисполнились почитанием и искренним уважением к прежней правящей династии. И потому, пожалуй, это выступление так и останется величайшим в жизни Шан Сижуя. После представления император Сюаньтун не только высказал Шан Сижую лично хвалебные слова, но и вручил ему позолоченный веер, расписанный пионами и цветами красной сливы, а поверх веера сам написал стихотворение и поставил свою именную печать.

Однако сейчас Шан Сижуй долго пытался вспомнить обстоятельства того выступления и наконец сказал:

– Я и не знаю, плакал император или нет, когда я выступаю на сцене, никогда не смотрю на зрителей.

Для Шан Сижуя, когда он на сцене, и император Сюаньтун всего лишь один из зрителей. Чэн Фэнтай изумился про себя: ну и замашки у этого актёришки, что он вообще о себе думает!

– Сейчас вы ещё даёте «Принцессу Хуа»?

Шан Сижуй ответил с улыбкой:

– После ухода Цзюлана эту пьесу перестали исполнять.

– Это отчего же?

– Другим актёрам не под силу сыграть мужа принцессы с тем же чувством, как это делал Нин Цзюлан.

Министр Цзинь надолго призадумался, прежде чем решился спросить:

– Вы с Цзюланом поддерживаете связь?

Фань Лянь принялся усердно подмигивать Чэн Фэнтаю, давая знак, чтобы тот прислушался к разговору о личных делах, но нужды в его напоминании не было, Чэн Фэнтай и так сидел весь обратившись в слух.

– Благодаря вашим молитвам с Цзюланом всё хорошо. Только голоса напрочь лишился, сейчас и детские пьесы ему не спеть, каждый день он играет в домино пайцзю[67] с князем Ци.

Министр Цзинь с удовлетворённой улыбкой произнёс:

– Это очень хорошо. Он пел всю свою жизнь, должен и отдохнуть немного. – Только он это сказал, как сопровождающий из его свиты подошёл к нему со словами, что министра просят подойти к телефону и принять важный звонок из Нанкина. Министр Цзинь с извинениями, что ему приходится их покинуть, похромал прочь. Только он ушёл, как на лице Шан Сижуя тут же возникла живая улыбка, а Чэн Фэнтай схватил его за руку и усадил на стул министра Цзиня, Шан Сижуй, вскрикнув от неожиданности, засмеялся, а Фань Лянь по правую руку от него уже приготовил ему чарку вина.

Фань Лянь, с трудом переводя дыхание от возмущения, тихо рассмеялся:

– Братец Жуй, хорошо же у тебя язык подвешен! А я-то считал тебя порядочным человеком! Посмотри-ка, что ты тут наговорил! Из-за тебя хромой старик осыпал нас упрёками!

С этими словами он поднёс чарку к губам Шан Сижуя, вынуждая того запрокинуть голову и осушить её. Шан Сижуй, не подумав, кое-как выпил чарку, полную несправедливых обвинений, и сделал это так быстро, что закашлялся. Чэн Фэнтай двумя пальцами взял с фруктовой тарелки медовую розу и поднёс её ко рту Шан Сижуя, тот откусил кусочек, и, стоило медовой розе оказаться у него во рту, как кашель мало-помалу прекратился.

– Шан-лаобань, вкусно?

– Угу, вкусно.

– А хотите ещё?

Шан Сижуй, который любил сладкое совсем как дитя, кивнул, глядя прямо на него:

– Хочу!

По правде говоря, тарелка с фруктами стояла совсем рядом на чайном столике, протяни руку – и вот они, сладости, разрешения Чэн Фэнтая вовсе не требовалось. Однако Шан Сижуй был ужасно застенчивым на публике, он боялся лишний раз шевельнуться, вот и попался на крючок.

Чэн Фэнтай сказал:

– Расскажешь нам кое-что о министре Цзине, и вся эта тарелка будет твоей, сможешь насладиться ею сполна.

– Рассказать о чём?