Зимняя коллекция смерти

Ближе к окраинам московская патриархальность ютилась в сталинских двориках, хранивших крики матерей: «Ваня!», «Саша!», «Петя, домой!». Зимой была обязательно снежная баба, летом мальчишки играли в футбол или гоняли на великах, молодые мамы качали коляски и читали сначала «Новый мир» и Ремарка, а потом Маринину и Донцову. У подъездов неизменно сидели чистенькие старушки в платках и пальто, с лицами, напоминавшими ритуальные маски. Примитивные народы отпугивали такими злых духов.

У каждого московского времени были свои злые духи: шальные девчонки, нагло обтянувшие ляжки запретными брюками — «Во, глянь, пошла, пошла. Бесстыжая! Снять бы портки, да хворостиной! Тьфу!», патлатые парни а-ля «битлы», патлатые парни а-ля Высоцкий с гитарой или серебристой «Электроникой» под мышкой, новые русские сначала на «меринах», потом на джипах, загромоздивших собой весь двор — «Безобразие, людям пройти совсем невозможно стало», бритые парни с литровыми бутылками Очаковского, молчаливые, ссутулившиеся, вечно харкающие и конкретно ссущие.

Старушки — кажется, одни и те же, — все сидели на скамеечках, подстелив газетку — когда-то «Вечерку», теперь «Экстра М», — надутые, блаженные, злобные, грузные, костлявые, голосистые, шипящие. Как и когда русская женщина породы «ломовая обыкновенная» вдруг становилась старушкой, никто не знал и не видел. Это происходило неожиданно, наверное, как у гусениц, вдруг обращающихся в бабочек. Или в бабушек. Или в Babи́shki, как любят говорить иностранцы, знакомые с местным колоритом.

За пределами старомосковских оазисов стояли облупившиеся разноэтажки советского массового строительства, многокилометровые пробки, вонь, грязь, роскошь панорамных видов, нелепое смешение стилей, вся спесь, пафос и провинциальное ничтожество верховной столицы полуночного мира. «Там, — думала Кристина, — протекает жизнь Кеши, драйвовая, как теперь принято говорить, блестящая и абсолютно бессмысленная».

Она вспомнила, как читала в одном из интервью Алехина: «Москва не предназначена для пеших прогулок, по ней надо проноситься в авто с объемом двигателя от четырех литров под «Полет валькирий» в динамиках». «Вот ты и несешься… — задумчиво произнесла Кристина, — куда несешься, птица-тройка завтрашнего дня? — она улыбнулась про себя. — А ведь в гоголевской птице-тройке сидел Чичиков. Все они одинаковые. Русские деятельные люди… Нет, ну вот почему бы ему не сказать просто: … проноситься в авто. Ведь надо же уточнить: с объемом двигателя от четырех литров, — чтобы всякий понял: наш Кеша ездит не на «Ладе Калине». Несмотря на этот приговор, девушке мучительно захотелось, чтобы Алехин был рядом, чтобы его голубые глаза глядели на нее из-под пушистых ресниц, а жилистые руки прижали к себе настойчиво и крепко… «Я должна ему помочь», — пообещала себе Кристина.

Смоленская набережная

Алехин жадно сосал то один, то другой сосок Алисы, его неутомимые сильные пальцы скользили по ее гладким широким бедрам, сжимали аппетитную массу ягодиц, схватывали набухшие соски, давая губам отвлечься на мочки ушей и шею в районе сонной артерии. Жестко поворачивая голову Алисы набок, Кен, подобно вампиру, жадно впивался в ее плоть между ключицами и подбородком. Алиса часто дышала, млела под ним, бормотала влюбленную чепуху. Кен был неумолим. Своими настойчивыми и долгими ласками он доводил ее до судорог и гусиной кожи на ногах. Она билась лобком о его набухший член, словно пытаясь захватить его и втянуть в себя, но он все медлил. Его небритая верхняя губа теперь обжигала внутреннюю поверхность ее бедер. Кен терся носом о ее щелку, Алиса чувствовала, как шершавый влажный язык проникает все глубже.

Она застонала и принялась шептать: «Мой сладкий, мой…» — ее пальцы с длинными перламутровыми ногтями впивались в широкие мускулистые плечи мужчины. Через секунду они поменялись местами. Кен лежал, а Алиса ласкала его, пока он не приподнял ее и не усадил на себя. Его пальцы схватили возбужденно торчавшие соски. Он забылся и делал ей больно, но она терпела, ощущая его власть. Когда Кен застонал — а это был первый признак скорого финала, — она поймала губами его губы, обняла ладонью за затылок и встретила короткий мужской оргазм, напрягая мышцы, как могла. Только что бившийся в судороге таз Кена застыл, бедра стали твердыми, как железо. Алиса чувствовала, как он пульсировал внутри нее, а потом замер. Взъерошенная голова мужчины упала на подушку, он глубоко выдохнул и прошептал: «Эл, спасибо, что заглянула на мой маленький огонек».

Закуривая сигарету, Алиса взглянула на отвернувшегося от нее Алехина, на его атлетичную спину, спутавшиеся темные волосы, по-детски торчавшие на затылке. «Поэтому я с тобой, а не с ним, — подумала она. — Костя не такой вообще. Господи, если бы я могла все объяснить Кену!» Вслух она продолжила:

— О чем ты молчишь?

— О том, что ты немилосердно растолстела, естественно, — пробурчал Кен.

— Я хотела тебя спросить… — голос ее звучал неуверенно.

— Наверное, о том, как я отнесусь к твоему роману с Костяном?