Зимняя корона

– Генрих собирается ехать в Англию и взять вас с собой. Он попросил меня подготовить ваши вещи к погрузке на корабль и сопровождать в пути вас и детей.

– В Англию? – удивилась Алиенора.

– Едет весь двор – Маргарита, и Адель, и Констанция Бретонская, и граф и графиня Лестерские.

Алиенора хмыкнула:

– Ну настоящая плавучая тюрьма, набитая заложниками. А что с нами будет потом?

– Об этом мне не сказали. Но у вас будут новые дамы. Эмма по приказу короля выходит замуж за Давида ап Оуайна, принца Северного Уэльса.

Алиенора обомлела. Генрих творит что хочет, никто ему не указ. Она сочувствовала Эмме, которую вырастили в монастыре, а потом она состояла при дворе королевы знатной придворной дамой. Эмма все еще находилась в детородном возрасте, но женский век ее уже клонился к закату.

– Жестоко. И ради чего? – поинтересовалась она.

– Ваш двор король распустил, – неровным голосом продолжала Изабелла. – Марчиза отправится с Эммой и будет ей прислуживать, а заботу о вас возложат на Роберта Модита, который станет ведать вашими финансами.

У Алиеноры сердце камнем ухнуло вниз. Англия еще дальше от Пуатье, чем Фалез, и от сыновей ее будет отделять Узкое море. Конечно, для Генриха так лучше. Он благополучно завершит начатое и сошлет ее куда-нибудь подальше, с глаз долой, до конца ее дней. Зато у нее будут постоянные собеседники, придворные, хотя и выбранные Генрихом, но со временем она сможет расположить их к себе.

– Я упросила, чтобы мне поручили сообщить вам об этом, – сказала Изабелла. – Пора положить конец жестокости. Я пойму, если вы возненавидите меня, но я должна была привнести в этот кошмар хоть немного здравого смысла и сострадания. – Подбородок ее задрожал.

– Конечно же я не стану тебя ненавидеть, дурочка! – с раздражением воскликнула Алиенора. – Я люблю тебя, как родную сестру. Ты немного опоздала со здравым смыслом и состраданием, но я благодарна тебе за попытку… И не смей реветь!

– Не буду. – Изабелла шмыгнула носом и утерла глаза рукавом.

Алиенора стиснула зубы.

– Я не позволю ему почивать на лаврах. Он может бросить меня в мрачное подземелье, но волю мою ему не сломить.

* * *

Дорога из Фалеза до Барфлера в медлительном, ленивом темпе заняла четыре дня. Из заднего окна крытой повозки, в которой ее везли, Алиенора любовалась холмистым нормандским пейзажем, буйной летней зеленью и с наслаждением ощущала, как теплый бриз ласкает ее лицо. После стольких месяцев пребывания среди голых каменных стен видеть изумрудные поля и перелески было и отрадно, и горько. Она так привыкла жить погруженной в себя, в свои мысли, что ее притупившиеся чувства воспринимали яркость окружающего мира почти болезненно. Разговор не клеился, ибо что тут скажешь? Обсуждать политическую ситуацию было запрещено под страхом нового заточения. Она знала только, что сыновья ее не сложили оружия, но ничто не говорило о том, что Генрих в чем-то стеснен: процессия была хорошо снаряжена и обеспечена припасами, многочисленные воины прекрасно экипированы, а из нечаянно подслушанного разговора Алиенора заключила, что рыцари находятся в приподнятом настроении.

Прибытие в Барфлер стало еще одним испытанием для отвыкшей от общества Алиеноры. Порт кишел людьми, как рыбацкая сеть рыбой. Грохот тележных колес, тяжелый стук подков, грубые голоса брабантских и фламандских наемников, висящие в горячем воздухе миазмы портового города окатили ее хлесткой волной запахов и звуков. Генрих, по-видимому, собирался переправить армию в Англию: он больше доверял солдатам, сражающимся за деньги, чем вассалам, к которым боялся повернуться спиной, потому что они так и норовили поднять на него меч.

– Дорогу! Дорогу! – низким голосом выкрикивал герольд Роберта Модита. Лицо его было такого же цвета, как вареный омар, каких подают на постоялом дворе. – Именем короля, дорогу!

А раньше кричали: «Дорогу королеве!» – подумала Алиенора. Когда-то этот возглас подтверждал ее авторитет и власть, но все уже в прошлом, и это пренебрежение традицией с большей очевидностью, чем тюремные стены, чем испытание одиночеством, заставило ее осознать, насколько она бесправна и в какую глубокую яму бросил ее Генрих.

Повозка прогрохотала под воротами и остановилась в крепостном дворе. Когда Алиенора выходила, в крепость въезжал Генрих на взмыленном жеребце с кровавой пеной вдоль ремней сбруи. Он кричал через плечо, отдавая своим рыцарям отрывистые указания касательно посадки на судно. На его челе появились новые морщины, и глубокие складки залегли между носом и уголками рта. Спешиваясь, он увидел Алиенору и послал ей злобный, ядовитый взгляд. Она, высоко подняв подбородок, смотрела сквозь него, как будто его и не существовало, и не выказала ему никаких знаков почтения, хотя Изабелла, стоящая рядом с ней, присела в реверансе и склонила голову.

Генрих резко повернулся на каблуках и решительно пошел прочь, громовым голосом отдавая приказы.

– Было бы лучше, если бы вы не злили его, – мягко сказала Изабелла.