Зимняя корона

Алиенора безучастно смотрела в стену. Деловитые замечания повитухи, перешептывания придворных дам, взгляды, которыми обменивались присутствующие поверх ее головы, – все это, казалось Алиеноре, относилось к другому человеку, а сама она лишь случайный зритель. Однажды, во время похода в Святую землю, у нее уже был выкидыш – на дороге между Антиохией и Иерусалимом, и сегодняшняя потеря оживила воспоминания о том горьком событии. Как бы глубоко ни прятала она их в закоулках памяти, они всегда всплывали на поверхность, беспокойные, требовательные. Ничто не мешает ей понести снова – так сказала повитуха. Но это проклятие, а не благословение. Для этого маленького бездыханного тела не будет освященной могилы. Его не крестили, его не ждет воскрешение, ему предстоит лишь бесконечное сошествие в ад.

* * *

Следующие несколько дней Алиенора провела в боли и лихорадке. Жар был таким сильным, что она бредила и металась в кошмарном забытьи. Изабелла, Марчиза, Эмма не отходили от нее ни на миг, охлаждали ее кожу розовой водой, успокаивали, когда она кричала. Лекари сменяли друг друга. Один раз Алиенора видела Генриха, стоящего у ее постели, но не могла сказать, было ли это на самом деле или только привиделось. Еще ей казалось, будто она слышала его голос, осипший от тревоги:

– Она ведь не умрет, нет?

– Сир, все в руках Божьих, – потупившись, ответил лекарь.

– Я спрашиваю еще раз: она не умрет?

– Ради чего? – услышала Алиенора свой голос – надтреснутый, тусклый.

Генрих склонился над кроватью, и она почувствовала аромат свежего воздуха на его одежде и более резкий запах конского и мужского пота.

– Ради того, моя любовь, что ты всегда поступаешь наперекор. Ты не перестанешь бороться, хотя бы только чтобы досадить мне.

– Я могу досадить тебе, умерев, – прошептала она.

В темноту под ее веками ворвался белый кречет, который летел, широко расправив крылья, словно разгневанный ангел.

Когда Алиенора очнулась в следующий раз, Генрих все еще был рядом. Утренний свет проник в комнату и превратил его волосы в языки пламени, а зеленый цвет котты – в яркую зелень травы. Король встретился с ней взглядом:

– Ну, я же говорил.

– Точно вижу, что я не в раю, – просипела Алиенора. – Осталось понять, не в аду ли.

Он с сарказмом усмехнулся:

– Решай сама, моя любовь, но я рад, что ты осталась с нами. – Он нагнулся, взял ее руку и прижался губами к обручальному кольцу на ее пальце.

Возникло воспоминание – полное крови и боли.

– Ребенок, – выдавила она. – Ребенок умер.

– Тише. Это не важно.

– Важно!

– Ты все еще очень слаба. Отдыхай, набирайся сил. Я не хочу потерять тебя. – Он поцеловал ее в лоб и ушел из комнаты, тихо ступая, – впервые на памяти Алиеноры.

– Он приходил каждый день, госпожа. – Эмма поправила одеяло и налила Алиеноре чашу ячменного отвара. – Как он, должно быть, беспокоился о вашем здоровье!

Алиенора глотнула холодного мутного питья. В ее теле царили слабость и опустошенность, но она испытывала голод, и ум ее был чист.

– Да, – произнесла она с усталой иронией. – Муж беспокоится о моем здоровье, потому что, если я умру, ему придется иметь дело с волнениями и мятежами в Аквитании. Он беспокоится о своем престиже и о связях, которые получил благодаря браку со мной. Но я сама значу для него не больше, чем привычное препятствие. Если это препятствие вдруг исчезнет, Генрих потеряет равновесие, по крайней мере на какое-то время. – Она мотнула головой, увидев, что Эмма собирается возражать. – Это правда. Я знаю, как он ко мне относится. Лучше так, чем жить в иллюзии.

* * *

Сентябрьское солнце ласкало стены Шинонского замка, и камень превращался в такое же теплое золото, как и окрестные сжатые нивы. Сады сгибались под тяжестью серебристо-зеленых груш и румяных яблок. В полях и лугах скотина нагуливала бока перед осенним забоем.

Алиенора поправлялась медленно. Только недавно к ней вернулось ощущение силы и здоровья. Выздоравливая, она с удовольствием сидела над рукоделием и много занималась с детьми: вместе с ними играла, читала, слушала музыку. Душевный покой она обретала в созерцании и молитвах. Пусть другие вникают в подробности политики, правления и дипломатии. Какое все это имеет значение?

К Генриху теперь Алиенора испытывала глухое безразличие. Она как будто оказалась внутри защитного пузыря, и что бы он ни делал, на нее это не оказывало никакого воздействия. Он любил говорить, что во время беременности женщины теряют разум и становятся тупыми, как коровы. Алиенора примерно так и чувствовала себя долгими неделями, пока оправлялась после выкидыша, и только к осени начала пробуждаться к деятельной жизни и обращать взгляд за пределы своих покоев. Мир вновь обретал четкость и цвет, и к ней возвращался интерес к его непостоянству.