Зимняя луна (Ад в наследство)

Оно шло к двери: все ближе и ближе. И, наконец, достигло ее и замерло у двери. Незапертой двери.

Тишина.

Эдуардо нужно было сделать только три шага, схватиться за ручку и дернуть ее на себя, и тогда он бы оказался лицом к лицу с «гостем». Но он не мог сдвинуться, словно врос в пол, как деревья в холмы, которые поднимались за домом. Хотя он сам придумал такой план, предусматривающий встречу, хотя не убежал, когда у него была возможность. Эдуардо убедил себя, что сохранность его рассудка зависит только от того, как он встретит этот предельный ужас и удастся ли ему оставить его в прошлом. Теперь же он почти парализован и совсем не уверен, что бегство было таким уж неверным выходом.

«Это» молчало. Оно было там, но молчало. В нескольких дюймах от двери.

Что оно делало? Просто ждало, что Эдуардо двинется первым? Или изучало ворону в дуршлаге? Крыльцо было темным, и только свет с кухни просачивался через закрытые окна. Может ли оно вообще видеть ворону?

Да! О да, оно видит в темноте! Можно держать пари, оно видит в темноте лучше чем самая глазастая кошка, потому что оно само из темноты.

Услышал, как тикали кухонные часы. Хотя они всегда были здесь, он не слыхал их годами, потому что тиканье стало частью фона, белым звуком. Но теперь он его слышал, громче, чем когда-либо, как будто палочка бьет: медленно, рассчитанными ударами по приглушенному барабану на государственных похоронах.

Ну же, ну, давай! На этот раз он не призывал пришельца показаться – подгонял себя самого. Давай, ты, ублюдок, ты трус, ты старый тупой дурак, шевелись!

Он двинулся к двери и остановился так близко, что мог бы открыть ее одним движением.

Чтобы взяться за ручку, надо было держать ружье только одной рукой, но он не мог сделать этого. Никак не мог.

Его сердце болезненно билось среди ребер. Чувствовал пульс висками, тот стучал, молотил, оглушал.

Он ощутил это через закрытую дверь. Тошнотворная вонь, запах кислого и гниющего. Такого ему, не доводилось ощущать никогда в жизни.

Ручка двери перед ним, которую он не мог схватить сам, – круглая, полированная, желтая и блестящая, – начала поворачиваться. Сверкнувший свет, отражение кухонных ламп потек по мягкому изгибу ручки, пока она медленно вращалась. Очень медленно. Свободная щеколда вышла из гнезда с коротким клацанием меди о медь.

Пульс колотил по вискам, отдаваясь по всему телу. Сердце разбухло в груди, так разбухло, что переполнило легкие. Тяжелое дыхание причиняло боль.

Теперь ручка вернулась в прежнее положение, дверь осталась неоткрытой. Язычок щеколды снова погрузился в приемник. Миг появления откладывался, может быть, уходил навсегда, как и его удалявшийся гость…

С мучительным криком, который удивил его самого, Эдуардо дернул за ручку и распахнул дверь одним бешеным, судорожным движением. Он оказался лицом к лицу со своими самыми худшими страхами. Потерянная дева, освобожденная после трех лет в могиле: жилистая, скрученная масса серых волос с грязью, безглазые впадины. Мясо отвратительное, сгнившее и потемневшее, невзирая на сохраняющее действие бальзама, проблески чистых костей посреди иссохшей воняющей ткани. Губы, обнажившие зубы в широкой, но не веселой улыбке. Потерянная дева стояла в своем рваном и изъеденном червями саване: сине-голубая материя, – покрытая расплывшимися пятнами трупной жидкости. Она подняла руку и вытянула ее к нему. Ее вид наполнил его не просто ужасом и отвращением, но отчаянием. Боже! Он погрузился в море холодного черного отчаяния от того, что Маргарита превратилась в это, согласно непреклонной судьбе всех живых существ.

Это не Маргарита – она не эта грязная кукла. Его жена давно в лучшем месте, на небесах, у Бога. Может быть, сидит рядом с Богом! Маргарита это заслужила и сидит рядом с Богом, далеко от своего тела. Сидит рядом с Богом!

Прошли первые мгновения встречи, и он подумал, что с ним теперь все будет в порядке, что он сохранит рассудок и сможет поднять ружье и снести ненавистную тварь с крыльца. Слать в нее пулю за пулей, пока она не потеряет последнее сходство с Маргаритой, пока не станет просто кучей из крошева костей и кусков мяса, и больше ей не удастся погрузить его в такое отчаяние.