Зимняя луна (Ад в наследство)

– Да ты нянчился со мной все эти недели!

– Ты прав. Конечно, я так и делал.

Джек повесил одну тросточку на запястье, чтобы пожать ему руку.

– Спасибо тебе, Моше.

Терапевт сжал его кисть, затем крепко обнял:

– Ты добился больших успехов. Я тобой горжусь.

– А ты отлично справился со своим делом, дружище.

Когда подъехали Хитер и Тоби, Моше ухмыльнулся.

– Конечно, я хорошо с ним справился. Мы, евреи, все знаем о страдании.

* * *

Несколько дней, просто находясь в своем доме и засыпая в своей собственной кровати, Джек испытывал такой восторг, что больше не нуждался ни в каких усилиях, чтобы поддерживать оптимизм. Сидеть в любимом кресле, есть тогда, когда хочется, а не тогда, когда это предписывает рассчитанная восстановительная диета. Помогать Хитер с готовкой, читать Тоби на ночь, смотреть телевизор после десяти вечера, не надевая при этом наушников, – все это удовлетворяло его гораздо больше, чем любая роскошь и удовольствия, которые он мог получить, будучи принцем Саудовской Аравии.

Джек продолжал размышлять о финансах семьи, но и это положение было обнадеживающим. Ожидал, что сможет вернуться на работу при благоприятных условиях уже к августу, по крайней мере, отработать плату за лечение. Прежде чем снова станет патрульным на улице, конечно же, придется пройти жесткие физические и психические тесты, чтобы определить, не может ли сказаться его травма на работе, следовательно, еще много недель ему придется служить за столом.

Так как Депрессия проявляла очень мало признаков выздоровления, а каждая инициатива правительства казалась направленной на сокращение рабочих мест, Хитер перестала ждать от широко рассеянных анкет какого-либо урожая. Пока Джек был в реабилитационном центре, она стала предпринимательницей:

– «Говард Хьюс без безумств»[3] – шутила она, – занимаясь бизнесом как «Макгарвей Ассошиэйтс». Десять лет работы с программным обеспечением для IBM принесли ей некоторое доверие в глазах клиентов. К тому времени как Джек вернулся домой, Хитер подписала контракт на разработку программ инвентаризации товаров и бухгалтерского учета для хозяина целой сети из восьми таверн: одного из немногих предприятий, процветающего в современной экономике продажей выпивки в соответствующей для этого атмосфере. Ее работодатель уже не мог охватить одним взором деятельность всех своих стремительно размножающихся салунов.

Выручка от ее первой сделки никак не была сравнима с той зарплатой, которую она перестала получать в прошлом октябре. Однако Хитер была уверена, что «доброе словечко» принесет ей больше работы, а для этого, как ей казалось, сначала нужно обслужить по первому классу хотя бы трактирщика.

Джек был рад видеть ее снова довольной своей работой. Компьютеры выстроились на двух больших раскладных столах в их спальне, где матрацы и пружины кроватей теперь на день приваливались к стене. Она всегда была счастлива, делая что-то по своей профессии, а его уважение к ее интеллекту и усердию было таким, что он не удивился бы, увидев, как скромная домашняя фирма «Макгарвей Ассошиэйтс» превратилась бы со временем в соперника корпорации «Майкрософт».

На четвертый день пребывания Джека дома, выслушав все его радостные соображения, она откинулась на своем конторском стуле и выпятила грудь, как будто исполнившись необычайной гордостью:

– Ага, вот так! Я – Билл Гейтс без репутации неотесанного дурака!

Прислонившись к дверному косяку, уже только с одной тростью, Джек сказал:

– Я предпочитаю думать о тебе как о Билле Гейтсе с потрясающими ногами.

– Ты маньяк.

– Виноват.

– Кроме того, откуда ты знаешь, что у Билла Гейтса ноги хуже моих? Ты его хоть когда-нибудь видел?

– Хорошо, беру назад все, что сказал. Насколько я понимаю, у тебя теперь есть все, чтобы тебя считали такой же неотесанной, как и Билл Гейтс.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

– А они действительно потрясающие?

– Кто?

– Мои ноги.

– А у тебя есть ноги?

Хотя Джек и сомневался в том, что «доброе словечко» позволит ей приобрести деловую популярность настолько быстро, чтобы они успели оплатить счета и заклады, чересчур об этом не волновался – до двадцать четвертого июля, когда он отсидел дома уже неделю. Но затем его настроение начало незаметно изменяться. Он пытался подключить свой знаменитый оптимизм, но тот не то чтобы спотыкался на каждом шагу, а просто ломался от перенапряжения и мог вообще скоро рассыпаться на мелкие части.

Теперь и ночи не проходило без жутких снов, которые становились все кровавей раз от раза, с каждой ночью. Он постоянно просыпался в холодному поту от ужаса через какие-нибудь три-четыре часа после того как лег, и не мог снова погрузиться даже в дрему независимо от того, насколько устал за день.