Зимняя песнь

Не знаю, как это происходило у Гайдна, Моцарта, Глюка, Генделя или других известных композиторов, чьи произведения я играла в детстве, но у меня музыка не рождалась сразу в окончательном варианте, не являлась, что называется, с небес. Говорят, у Моцарта вообще не было черновиков, свои непревзойденные сочинения он переносил из головы на бумагу лишь раз, и правки они не требовали.

У Марии Элизабет Ингеборг Фоглер дело обстояло иначе. Каждая нота, каждый аккорд и фраза давались с невероятным трудом, переписывались снова и снова. Я всецело полагалась на клавир: он подсказывал, какая нота нужна, какое обращение должно прозвучать следующим. В отличие от Йозефа, я не имела в распоряжении прочного багажа знаний, поэтому мне приходилось с помощью звука проверять все, что я слышала в голове. И это мне нравилось. Это было моей работой, моей и только моей.

Чернила пачкали пальцы и клавиши инструмента, но я ничего не видела, не обращала внимания даже на скрип пера по бумаге и слышала только музыку, звучащую в моем сознании. Исчезли Йозеф и отец, исчез противный голос внутри – осуждение и страх, исчезло все, осталась только музыка и я, я, я.

И все же в комнате я была не одна. Я трудилась уже около часа, но чужое присутствие заметила всего несколько минут назад. Оно медленно проникало в мое сознание, всплывая из глубин моих мыслей, как сон или греза. Его я ощущала нераздельно от ощущения собственного «я». Я вскинула голову.

Король гоблинов стоял в дверном проеме кабинета. Теперь наши спальни соединялись проходом. Одет он был просто и видом напоминал не правителя, а, скорее, мальчишку-пастуха. Будь при нем шляпа, сейчас он застенчиво мял бы ее в руках. Стоя на пороге, он переминался с ноги на ногу, ожидая разрешения войти. Выражения его лица я прочесть не могла.

Откашлявшись, он произнес:

– Как себя чувствует моя королева?

Так сухо, так официально. А ведь раньше саркастично обращался ко мне «моя дорогая» или «Элизабет», всегда только «Элизабет». Он единственный называл меня так, и я вновь хотела быть для него его Элизабет.

– Благодарю, mein Herr, хорошо, – в тон ответила я. Пропасть между нами увеличилась вдвое. Я мучительно хотела перекинуть мост на другую сторону, но не знала, как. Нас связывали гораздо более интимные узы. Как еще обнажить себя, если уже вывернул все нутро, если уже все отдал?

Поймав мой взгляд, он тут же отвернулся. Осознав, что муж только что откровенно любовался мною, я испытала странное чувство. Он восхищен. Мной. Меня словно застали неодетой. Но ведь он видел меня неодетой. Мой разум, лишь недавно приведенный в порядок, снова рассыпался на мелкие кусочки.

– Давно ты здесь? – Мои слова прозвучали упреком.

Король гоблинов напрягся.

– Достаточно давно, – пожал плечами он. – Ты против?

Лизель была бы против.

– Нет, – сказала я. – Присаживайся.

Он веско кивнул и еле заметно улыбнулся. Как обычно, в улыбке сверкнули острые зубы, но сегодня они показались мне менее угрожающими. Король гоблинов сел на кушетку, откинулся на спинку и закрыл глаза. Я продолжала возиться с пьесой.

Эта была совершенно другая, новая близость. Он находился внутри меня, был частью меня, и телом, и духом. Сперва я думала, что лишь позволю ему одним глазком заглянуть в мое сознание, однако вскоре поняла, что он уже там. Король гоблинов предлагал, поправлял, подсказывал и делал это столь ненавязчиво и искусно, что его голос стал моим. Сочиняя в обществе Йозефа, я вроде как вручала ему свое произведение, а он придавал ему законченную форму. С Королем гоблинов мы создавали музыку вместе, так же, как в моем детстве.

Ко мне вернулась память. Все связанные с ним воспоминания нахлынули на меня, как будто прорвало плотину. Сметя паутину стыда и разочарования, волны омыли нашу дружбу, и она засияла как новенькая. Я вспомнила, как мы танцевали в Роще гоблинов, вместе пели и сочиняли. Закончив пьесу, я мчалась в лес к Королю гоблинов, чтобы поделиться музыкой. Так было, пока отец не сказал, что мне пора повзрослеть. «Прости, – думала я. – Прости меня за это предательство».

Мои пальцы дрогнули. Король гоблинов открыл глаза.

– Что-то не так?

Я улыбнулась – по-настоящему, искренне. Внутри разлилось мягкое, щекочущее тепло. Мне потребовалось время, чтобы осознать: это счастье. Я счастлива. Я уже и забыла, когда в последний раз испытывала это чувство.

– Что такое? – Он вдруг смутился.

– Ничего, – ответила я и улыбнулась еще шире.

– У тебя так не бывает, – с сомнением произнес он, но тоже улыбнулся, и у меня защемило сердце. Улыбка чудесным образом делала его моложе. Сейчас он выглядел точь-в-точь как тот сдержанный юноша с портрета, ничем не напоминая Эрлькёнига.

– Порой мне хочется, – я тряхнула головой, – чтобы ты знал меня чуточку хуже.

Он засмеялся. Все его острые грани сгладились. Атмосфера между нами изменилась, стала более серьезной. Мы продолжили работу над пьесой, без слов обмениваясь мыслями и чувствами, умиротворенно покачиваясь на спокойных волнах музыки.

Когда я закончила основную тему, наш разговор тоже подошел к концу.