Зимняя рябина

– Ленусь… Ну прости меня… Был неправ, немного погорячился. Прости… – огладил он ладонью ее белое круглое плечо. – Ты тоже пойми, каково мне сейчас, Лен. Отец умирает, а я ничем ему помочь не могу, от бессилия нервы не выдерживают. Ну все, Лен, хватит, хватит…

Лена ничего не ответила, но всхлипывать и дрожать плечом перестала. Так и не повернувшись к нему, протянула руку, выключила настольную прикроватную лампу. Вскоре он слышал, как она посапывает слегка. Уснула…

А он долго не спал, вглядывался в темноту, перекатывал в голове грустные мысли. Много их было, этих мыслей. И не мыслей даже, а чувственных ощущений. И вовсе не хотелось придавать этим ощущениям форму законченных мыслей… И вопросы самому себе задавать… Почему, например, они с Леной рядышком в одной постели лежат, но будто бы пропасть меж ними холодная? Хотя, может, у всех так бывает. С годами остывает общее супружеское пространство как земля в межсезонье. И ничего с этим поделать нельзя…

* * *

Утром Иван зашел к отцу и сразу понял, что он умер. Выражение лица было особое – спокойное и умиротворенное. Скорее всего, во сне умер, как все добрые люди. Просто тихо ушел, никого своей кончиной не потревожив…

– Хорошо, что не перед самой свадьбой Павел Семенович умер! Теперь ее откладывать не придется! – с явным облегчением в голосе проговорила Лена и быстро прижала ладонь ко рту, испуганно покосившись на Ивана.

Он глянул на нее с обидой, но ничего не сказал. Что тут скажешь? Ругаться в такой день, что ли?

– Прости меня, Ванечка… Ну прости… – виновато проговорила Лена, понимая свою оплошность. – Конечно же, я понимаю твое горе, Ванечка… Я тоже очень любила Павла Семеновича, ты же знаешь. И он ко мне хорошо относился… Ну прости меня, Вань!

Катя вышла из своей комнаты, как была, в пижаме. Спросила сонно:

– Мам, пап… Чего у вас такие лица печальные? Случилось что-нибудь, а я не знаю?

– Дедушка умер, Катюш… – тихо произнес Иван, глядя в окно. – Вчера вечером я еще с ним разговаривал, а сегодня зашел… И все… Умер…

– Ой, пап… Да что ты… – поднесла ладони к дрожащим губам Катя, собираясь заплакать. – А я… Я ведь вчера поздно домой пришла, вы с мамой уже спать легли… Хотела к деду зайти, но потом подумала: чего я его будить буду? Надо было зайти, наверное… Ой, как мне дедушку жалко, ну как же так-то, а? Даже попрощаться с ним не получилось! Но откуда ж я знала, что он этой ночью умрет…

Катя заплакала тихо, потом повернулась и ушла к себе. Лена проговорила деловито и немного осторожно:

– Надо всех родственников обзвонить, Вань, пусть едут… Ты сам будешь звонить или как? Если тебе трудно, я могу позвонить… И вообще, столько всего надо сделать! И похороны организовать, и отпевание заказать, и поминки… Надо что-то делать, Вань! Ну что ты стоишь и молчишь, будто меня не слышишь? Очнись, Вань!

Ему казалось, и впрямь плохо слышать стал и не совсем понимает, что происходит. Осознание утраты сдавило обручем голову, и голос Лены звучал откуда-то издалека раздражающей нотой. И потом, когда съехались все родственники, брат Николай, сестры Лиза и Настя, он никак не мог войти в это осознание утраты и горя. Сам себе казался заведенным механизмом и будто сторожил в себе ту самую пружину, которая приводила механизм в действие, – не сломалась бы раньше срока…

Как это ни странно, отпустило его во время отпевания. Все собрались в небольшой церковке, стояли плечом к плечу, смиренно опустив головы. И он будто заново увидел их всех, родных и любимых… Вот брат Николай стоит – высокий, седой, красивый. Рядом жена его Света то утирает глаза платочком, то крестится истово. А вот сестренки, Лиза и Настя, рядышком стоят, плечом к плечу. За их спинами мужья – Сережа и Вадим… Знакомые лица, родные. А где же Катя, что-то не видно ее? Ах, да вон она… Рядом с Олегом стоит, с женихом. Видно, что Олегу скучно здесь находиться, переминается с ноги на ногу в нетерпении. Хоть бы совесть поимел, торопыга! И что Катя в нем нашла, никогда этот Олег ему не нравился… Мажор местного разлива. Но возражать ведь не будешь, это ж Катя так решила – замуж за него согласилась пойти. Да и ладно, что ж. Лишь бы он не обидел ее потом, милую доченьку…

Батюшка старательно выпевал слова заупокойной молитвы, свечи кругом потрескивали, а его мысли почему-то неслись себе и неслись. Туда, вглубь неслись, в память… Увидел вдруг Катю, маленькую еще, пятилетнюю. Такую, какую нашел тогда в лесу…

Обход лесопосадок он делал, проверял, прижились молодые деревца или нет. Как и положено лесничему по его службе. Уже обратно шел, к поселку, как вдруг услышал – плачет невдалеке кто-то. Сначала подумал – птенец из гнезда выпал, пищит… Потом прислушался – нет, вроде непохоже. Пошел на этот писк осторожно и вскоре обнаружил под кустом боярышника девчонку. Маленькую, испуганную, насквозь зареванную. Она уже и громко плакать от страха не могла, только попискивала жалобно. Присел на корточки, спросил тихо, чтобы еще больше не напугать:

– Ты как здесь? Потерялась, да? Как тебя зовут, скажи?

– Я Катя… Я в садике была и через дырку в заборе убежала…