Зимняя роща

Русалка заснула, а Василиса, не нарушая ее покой, превратилась в человека. Она нашла в шкафу Берендея женский наряд и облачилась в него. Платья были ей немного великоваты из-за худобы, ростом хозяйка платья явно была выше нее, но Василисе не составило труда подшить одежду.

Она проверила Русалку, погладила ее по голове, и вышла из комнаты, чтобы пройтись по пустому коридору. Высокие своды напоминали ей о пустоте, зияющей в сердце, но заполнить ее было нечем. Василиса давно перестала искать надежду, и жила, ни о чем не задумываясь.

Она направилась к балкону, чтобы осмотреть белоснежные поля. Ее тут же обдало холодным ветром. Василиса обняла себя, пытаясь согреться.

– Это было плохой идеей, – пробормотала она.

– Не волнуйся, я тебе помогу, – краем глаза она заметила босые ноги.

Василиса подняла голову. Мальчишка с пастушьей свирелью наиграл короткую мелодию: она перестала мерзнуть.

– Кто ты такой, и почему ходишь босиком? – спросила она, с любопытством разглядывая его.

– Меня зовут Мороз, и я тут живу. А босой, потому что мне не холодно! Зима – моя мама, и я не могу замерзнуть, – он широко улыбнулся.

– Спасибо, что не даешь холоду мучить меня. Я Василиса.

– Ты мне нравишься, – сказал Мороз, болтая ногами в воздухе, – давно мне добрых слов не говорили.

– Я не знала, что в замке у Берендея кто-то живет. Как вы с ним познакомились?

– Я нашел его медведем, умирающим в сугробе. Если б не я, он бы давно насмерть примерз к земле. Когда Берендей пришел в себя, он поблагодарил меня и спросил, не хочу ли я жить в замке. Ну, я и согласился! Идти все равно некуда.

– Почему тебе некуда идти?

– Раньше зима была везде в Залесье, а теперь от нее остался только вот этот клочок. Ежели я уйду отсюда, то перегреюсь и со временем растаю, как снежная баба. А я таять не хочу, потому что зима – все, что у меня есть.

– Но ты ведь можешь создать стужу вокруг себя?

Мороз забавно поморщился, задумчиво вглядываясь в серое небо.

– Могу, но сил надолго не хватит. Если б я не был наполовину человеком, а был стихией, как моя мама, то выжил бы. А пока я всего лишь мальчик, не чувствующий холода, но способный растаять от жары.

Василиса улыбнулась. Она вдруг подумала о ребенке, который не родился, и ее словно ее сердце проткнули раскаленной кочергой. Она совсем не помнила этого, но теперь в голове так четко рисовался образ милого мальчика. Он мог бы быть похожим на Мороза. Глаза Василисы заблестели от неожиданного воспоминания.

– Почему ты плачешь? – спросил Мороз.

– Ты напомнил мне кое-кого. Если бы он родился, то был бы таким же чудесным мальчиком, как ты, – Василиса зажмурилась, запирая боль в дальние уголки разума. – Моя печаль никогда не утихнет. Я так часто спрашивала судьбу, могло ли быть иначе? Но она не отвечала.

– Конечно, она не могла ответить, – Мороз почесал подбородок свирелью. – Ты ведь толкуешь о Макоши, богине судьбы? Она ж сколько столетий, как скончалась.

3

Избушка несла их с Юдой через лес, а сердце Ивана тосковало по возлюбленной. Пусть он давно был мертв, а его глаза съели в болоте, он все еще видел лицо Василисы, слышал ее голос, чувствовал, пусть и слабо, ее тепло.

Он взглянул на Юду. Раненая ведьма спала, замотавшись в одеяло Ягини. Она выглядела невинным ребенком, но он знал, что это обман. Он давно понял, что ведьма приворожила его. Ему трудно было оторвать взгляд от Юды, но разум не забывал прежнюю любовь.

Если бы его сердце было игольницей, ведьма без труда воткнула бы в него более тысячи игл, и все для того, чтобы удержать его. Василиса же была той, кто мог достать каждую иглу с осторожностью и любовью. Его судьба не беспокоила Ивана; гораздо больше он боялся потерять доверие жены, расстроить ее правдой о том, что случилось с ее братом, и потерять ее навсегда.

– Что ты высматриваешь? – сипло спросила Юда.

Ей стало неожиданно хорошо от того, что теперь у нее есть собственное тело, отделенное от сестры. Что обе руки и ноги слушаются ее, и что ей не нужно ни с кем делиться едой.

– Смотрю на тебя, – ответил Иван.

– И что ты видишь?

– Прекрасную молодую девицу с русыми волосами, – слова дались ему и легко, и тяжело одновременно.

Он говорил правду, но такую, какую не позволил бы себе сказать в прошлом, будучи живым. Он никогда не говорил хороших слов о красоте других женщин, не увлекался юными девицами, помнил лишь об одной Василисе. А теперь приворот выворачивал его душу наизнанку.

– Подойди ближе, – попросила Юда.

Иван подошел, сел на край кровати. Она протянула руку, дотронулась до его щеки. От прикосновения по телу пробежала дрожь. Спина царевича напряглась, кулаки сжались. Юда почувствовала его неудобство, но руку не убрала.

– Я позволю тебе быть моими глазами, если ты забудешь о своей старухе, и навсегда сделаешься моим, – она подобралась ближе, обняла его за шею и прижалась к груди. – Мы сбежим от проклятья и будем жить только друг для друга. Мне больше ничего не надо. Хочу только с тобой жить, любить, хозяйство вести. А я ведь не люблю домашними делами заниматься, но ради тебя на какие угодно жертвы пойду.