Зимние каникулы

О Серафиме Ивановне вспомнилось мимолетно, Серафима Ивановна уже в другой жизни, как бы ей там ни было плохо, под одной крышей с нелюбимой невесткой. К ним ко всем Серафима Ивановна теперь не относится. Что была, что и не было ее.

...Люди совершают поступки, делают открытия, лечат, учат, летают в космос, пробивают арктические льды, пишут диссертации. Чего только не делают люди! А Майя?

В палате Алевтина Васильевна уговаривала Варвару Фоминичну: – Поешьте! Нельзя же так...

Варвара Фоминична со своей стороны просила:

– Не беспокойтесь вы обо мне! Поем. Лучше вон Тамару Георгиевну...

Тамара Георгиевна сегодня окончательно забастовала.

Глаза уставлены на дверь. Каждый раз, когда из коридора ее открывают, нервно вздрагивает. В завтрак еле-еле съела три ложки каши, еще Майя влила ей в рот немного сладкого чая.

– Майя, – говорит Алевтина Васильевна, – попробуй ты. Меня она совсем не признает.

Уже замечено, что из всех Тамара Георгиевна желает знаться с одной Майей. Пустяк, кажется, – кто-то из всех тебя выделил, к тебе расположился, да не «кто-то», а тяжелобольная, вчера еще незнакомая женщина, а пустяк этот почему-то Майю греет.

Она подсаживается к Тамаре Георгиевне. При виде Майи та действительно утрачивает агрессивность, но глазами просит: «Не мучь меня! Ничего я не хочу! И тебя обидеть мне трудно, не принуждай меня это делать!»

– Тамара Георгиевна! – твердым голосом говорит Майя. – Четыре ложки супа и полкотлеты. Больше не буду заставлять. Считать будем.

Тот же беспомощно-просящий взгляд.

– А вот если съедите, я Гале позвоню! – придумала Майя.

Ровно четыре ложки (считать не разучилась!) и четверть котлеты. И то дело.

Компот оговорен не был, от компота Тамара Георгиевна с полным правом отказалась и стала сталкивать рукой Майю с кровати: иди звони, обещала же!..

Номер Галиного телефона должен быть записан в истории болезни.

– Майя не обедала, – напомнила Алевтина Васильевна.

– Успеется. Позвоню и приду. А вы для меня возьмите.

Галин телефон откликнулся длинными безответными гудками. Ни дома ее нет, ни сюда не пришла. С этой Галей про собственные неприятности забудешь. Где Майя все-таки ее раньше видела? Определенно видела! В институте?.. Нет. В компании?.. Тоже нет. Не близко как-то видела – единственно, что ей прояснилось.

Когда Майя с Алевтиной Васильевной вернулись из столовой, Галя сидела подле матери.

Явилась не запылилась.

На тумбочке выстроились бутылки с болгарскими соками, на подоконнике сложены пакеты. Сделала, как ей было велено: соки-фрукты принесла.

Тамара Георгиевна неотрывно смотрела на дочь широко раскрытыми глазами. Безмерное, беспредельное, до самых глубин существа счастье они выражали.

Майя, пожалуй, и не видела раньше у кого-нибудь такого счастливого лица, таких счастливых глаз.

Викины запомнились, когда она об руку с Анатолием, в фате, выходила из Дворца бракосочетаний, – сияющие, а все же не так. К сиянию там подмешивалась невольная тревога, беспокойство, вопрос к будущему: какое оно?..

Однажды Майю поразили глаза артистки – крупным планом по телевизору. Всемирно известная певица пела по-итальянски трудную («Одна из труднейших в оперном репертуаре», – пояснил необразованному в музыке семейству Пушкаревых меломан Юрий) арию Эболи из «Дон Карлоса». Все заслушались, завороженные, даже у бабушки на лице было написано удивление, что человеческий голос может быть так красив, а музыка такой трогательной. Последняя нота арии, последний звук оркестра... Певица опустила руки вдоль тела, прикрыла как бы в изнеможении веки, а когда подняла их, то глаза, глядящие через телекамеру в мир, излучали неудержимое, сияющее, полное-полное счастье. Оттого, что несколько минут жила этой дивной музыкой. Оттого, что вообще может ею жить. «Счастливые, у кого хоть какой-нибудь талант!..» – подумала тогда Майя.

...А у нее никаких талантов. И совершенно неясно, где искать свое счастье. Для каждого счастье – свое, в этом Майя уже разобралась. Для одного, например, иметь редкостный голос сущая ерунда; для другого никакого решительно отношения к счастью не имеет собственный автомобиль, ради которого третий готов заложить душу... Чтобы искать, где лежит твое счастье, надо хотя бы знать, какое оно для тебя, для тебя одной.

Вот еще одно, рядом, совсем неожиданное, великое: дочка пришла навестить!..

Ничего, что паралич, ничего, что в сорок семь лет жизнь кончена, – какая она теперь, без правой руки, художница (всего лишь позавчера Тамара Георгиевна была художница, иллюстрировала книги)? Даже если поднимется в конце концов с постели и обретет дар речи?.. Сейчас, кажется, никакого значения это для нее не имело, а главное было то, что дочка пришла! Сидит рядом, что-то ненужное говорит: «В издательство я звонила, они там все так расстроились... Обещали к тебе прийти... В нашем овощном одни яблоки, за соками я на Ленинский проспект ездила... У Ирки сегодня ночевала, вчера прямо с работы поехала к ней...»